Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

— Кудий, вызывай Зубкова, пора заткнуть им рот, — передал я вниз.

«Если вы проявите ненужное упрямство, — захлебывались репродукторы, — немецкое командование обрушит на вас такой мощи удар…»

И в этот момент наши снаряды разорвались вблизи агитмашин, и они, не закончив ультиматума, драпанули в безопасное место.

Но фашистское командование, видимо, заранее было уверено, что пропаганда на наш отряд особого назначения не подействует, и, не откладывая обещание надолго, обрушило на нас мощный бомбо-артиллерийский удар.

Стая «козлов» заскользила в небе и ринулась вниз. Земля вздыбилась фонтанами, потом единой гигантской массой взметнулась к небу. Все окрест содрогнулось, как при вулканическом извержении. Несущийся по ветру дым, пыль, взмывшая к небу и погасившая день, тьма, пронзенная красным и бурым от копоти пламенем, желтыми молниями взрывов, глухой стук авиапушек, тысячи звуков, слившихся в единый вой, — все это буквально давило на человеческую психику.

Я едва успевал схватывать взглядом молниеносно сменяющиеся картины — безумные, искаженные лица бегущих фашистов, бешено несущиеся в небе самолеты, — слушал надсадный вой бомб. Едва кончился массированный налет, как земля задрожала от рева приближающихся танков. Следом за ними шли пехотные батальоны.

Дружно закачались орудия танков, земля дрогнула, громовой удар на какую-то секунду расколол ясный день, грибовидное облако и фонтаны земли снова взлетели в воздух. Я решил опять воспользоваться сигналом «Ураган», и в течение часа снова наши и вражеские металл и тротил рвали землю и небо.

Я потерял счет времени, но знал, что день клонится к концу. Закончила работать артиллерия, улетела авиация, отошли уцелевшие танки. Наступило новое затишье.

В проеме чердачного люка показалась знакомая ушанка майора Куникова.

— Вот ты где обосновался. Ну, здравствуй! И показывай, кто есть и где.

Мы подошли к приподнятым черепицам, и из глубины я показал кладбище, высоту 307,2, радиостанцию. Майор внимательно рассматривал местность в сильный цейсовский бинокль. Потом глянул на мой бинокль и с удивлением спросил:

— Это у моего корректировщика, командующего десятками батарей, — и такой-то биноклишко? Что с ним?

— Сегодня пуля попала в правый окуляр, и хорошо, что не выбила мне глаз.

Куликов посмотрел на синяк под моим глазом.

— Да, редкий случай, но, как видишь, удачный. — Он взял мой бинокль и швырнул его в дыру крыши.

— Товарищ майор, он за мной числится…

— Вот тебе настоящий, мой, а мне он достался от командира немецкой батареи. Хотел сохранить, но тебе он нужнее.

— Благодарю, товарищ майор, вы вернули мне зрение.

— Да, мои ребята дерутся как львы, но основа нашей обороны — это ваши артиллеристы на том берегу, и они тоже молодцы! Сегодня ждем Потапова, осталось мало времени. Ну, желаю успеха.

Солнце уже склонялось к морю. Мы дожидались ночи, но и немцы, наверное, ждали темноты, догадываясь, что к нам подойдет подкрепление, и потому в вечерних сумерках они вновь бросились в атаку. И опять сотрясались земля и небо… А я был оглушен ударом о крышу чердака над самой головой ящика с боеприпасами, который сбросили наши самолеты. Очухавшись, увидел в люке голову Кудия.

— Вас просит к телефону Москвин! — кричал он.

«Кто такой Москвин?» — напрягал я память. Голова соображала плохо. Уже опустившись к рации, припомнил: командир первого морского полка гвардейских минометов.

Я услышал по рации его голос:

— Готов дать залп всем хозяйством. Укажи критический район.

Я указал мыс Любви, кладбище.

— Понял, исполняю. Наблюдай пристрелочный залп с одной установки.

Впервые в моей жизни вместо разрывов артснарядов я наблюдал действие нашего грозного оружия. Когда я увидел эффект этой одной установки, я подумал: что же будет после залпа всего полка?

— Ну как? — кричал Москвин.

— Прицел хорошо, а направление возьмите левее…

Залп реактивных установок покрыл огнедышащей лавой все пространство от мыса Любви до кладбища. Вспыхнули деревянные здания, начали плавиться кирпичи и земля, машины и танки. Солдаты противника, приняв это, очевидно, за геенну огненную, дрогнули и побежали. А Москвин требовал:

— Результаты давай! Слышишь, сообщи результаты огневого налета!

Спасительная темнота ночи наконец темным шатром накрыла поле битвы. Я позвонил Куникову:

— Товарищ майор! Мне сверху виднее все, что осталось от нашей обороны. Если сегодня Потапов не придет, что будем делать?

Куников, видимо, не ожидал такого вопроса. Помолчав, он зло отрезал:

— Лейтенант! С этого берега обратного пути нам с тобой нет… Считай, что и вопроса твоего я не слышал. Мы должны выстоять и выстоим в любом случае. Через полчаса жду вас на КП.

Отправляясь к Куникову, я почем зря ругал себя за дурацкое сомнение. Что теперь думает обо мне майор? Еще посчитает, что праздную труса…

Ночную темноту беспрерывно распарывали ракеты: одни их цвета обозначали передний край, другие служили опознавательными сигналами. Когда в небе загорались осветительные на парашютах — их немцы вешали над пирсами, — то становилось так светло, что хоть иголки собирай. По ним стреляли наши отлично подготовленные стрелки; иные так натренировались, что попадали в ракету с первого выстрела, она рассыпалась на сотни мелких искр и быстро гасла.

Метрах в двадцати от берега торчало разрубленное взрывом пополам какое-то подсобное помещение, и я увидел, что в проеме сгрудились человек пять матросов; двое из них были совсем нагие, другие раздевались. Я вздрогнул от озноба: на дворе стоял февраль, дул норд-ост и мела позёмка. При моем приближении один из них стремительно побежал к морю, поднялся на сваю и бросился в воду. Через минуту-полторы он на карачках выполз из воды, держа в руках ящик. К нему подбежали двое, схватили ящик и, поддерживая ныряльщика, быстро пошли к зданию. Ныряльщику дали хлебнуть разведенного спирта, он, клацая зубами, говорил:

— Витя! Слева от сваи еще один…

И Витя по его следу скрылся в темноте. Оставшиеся растирали товарища, помогали ему одеться, а другие ломом и ножами вскрыли ящик. В нем были галеты. Таким образом добывались продукты с затопленных противником катеров.

На КП я застал все тех же командиров. Они выглядели осунувшимися и бледными.

— Я не буду вас утомлять подробностями боевых эпизодов, — охрипшим голосом говорил Старшинов, — которых ровно столько, сколько нас было в живых в начале дня. Расскажу только об одном, потому что он наиболее примечателен. Во время уличных боев в Станичке группа наших моряков оказалась отрезанной от взвода. Немцы против них бросили три танка. Михаил Корницкий тут же подбил один танк, но сам получил ранение. Два танка отошли назад. Но немцы обложили забор, за которым скрывались смельчаки, и начали стягивать кольцо окружения.