Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

Оставалось обратить взоры к папе римскому.

В 1585 году конклав кардиналов избрал папой шестидесятилетнего Феличе Перетти, ставшего Сикстом Пятым. Перетти прикидывался страдающим неизлечимым недугом и ходил, согнувшись вдвое, на костылях. Кардиналы решили, что он будет послушным исполнителем их золи. Но едва сделавшись Сикстом Пятым, новоизбранный папа отбросил костыли и затянул «Хвалу господу» таким громовым голосом, что задрожали стекла в домах интриганов в кардинальских мантиях.

Папа железной рукой взял бразды правления католической церковью. Он объявил королеву Елизавету «отступницей и еретичкой», подтвердил «законные права» Филиппа на английский престол. Более того, как только испанский король ввел его в курс своих военных приготовлений, папа разослал во все концы мира буллу, в которой призывал «защитников веры поддержать победоносную армию принца Александра Фарнезе, дабы вырвать несчастных подданных из лап еретички».

Да, но деньги! Как быть с деньгами?

После долгих проволочек Сикст Пятый поклялся всеми святыми дать «Филиппу, королю испанскому, один миллион золотых дукатов в день, когда первый испанский солдат ступит на английскую землю». Иными словами, папа не желал рисковать и обещал испанскому послу финансировать только беспроигрышное предприятие.

А как насчет аванса? Терпение, сын мой, терпение. Может, его святейшество даст в долг под королевские гарантии? Святая церковь не занимается ростовщичеством, сын мой. Что сказано, то сказано…

Посол в отчаянии шлет реляцию в Мадрид: «Его святейшество остался тверд, как алмаз… Легче вырвать внутренности у его святейшества, чем один золотой».

Ничего не оставалось, как снаряжать флот в долг. Посланцы Филиппа обивали пороги всех банкирских домов Европы, суля чудовищные проценты «сразу, как только будет захвачена Англия».

Из разных концов империи в Испанию собирали военные и торговые суда, на верфях строили новые и ремонтировали старые, изношенные временем и потрепанные бурями.

Спешно заказывали пушки всех калибров, вооружение для флота и сухопутной армии. Мадридский арсенал по указу короля, работая денно и нощно, отлил тридцать шесть орудий. Лиссабонский арсенал — тридцать. А требовалось вдесятеро больше…

Один из соглядатаев докладывал, что британские корабли быстроходней и что пушки у них, хотя и меньшего калибра, дальнобойней. «До того, как мы сможем взять их на абордаж и на палубах засверкает толедская сталь, мы рискуем понести большой удар от огня». Но король только отмахнулся.

Во главе флота Филипп II поставил дона Алонсо Переса де Гусмана эль Буэно, герцога Медину-Сидония, кавалера ордена Золотого руна (им награждали только особ королевской крови) и генерал-адмирала моря-Океана, обладателя самой голубой крови среди испанских военачальников. Он поднял свой флаг на тысячетонном галионе «Сан Мартин». С герцогом был его личный исповедник и шестьдесят слуг.

Суда выстраивались на лиссабонском рейде. Герцог Медина-Сидония называл флот «Армадой» или «Счастливейшей армадой». Английские лазутчики — «Испанским флотом». Нигде, ни в одном документе король, герцог, кто-либо из офицеров, секретарей, писцов или придворных не окрестил армаду «Непобедимой». Откуда же взялось это наименование, словно в насмешку прикипевшее намертво к этой экспедиции? Может, оно было выдумкой британских памфлетистов? Или возникло за столом в лиссабонской таверне, где гуляла компания портовых остряков? Или его придумал безвестный идальго, дабы придать себе храбрости перед походом? А может, так нарек флот сам папа?

В середине мая 1588 года герцог Медина-Сидония отправил в королевский дворец «Реляцию о состоянии дел «Счастливейшей армады», к которой был приложен подробный список кораблей и снаряжения. Эту реляцию отпечатали в Лиссабоне и Бургосе на всех европейских языках и качали распространять во многих странах. То было первое в истории массированное наступление средствами «психологической войны».

Пропаганда преследовала двойную цель: склонить нейтральных европейских государей к союзничеству с Испанией (победа, а значит, и дележ добычи гарантировались!) и второе — запугать Англию.

Тщательно сверив несколько экземпляров, я выписал следующие цифры: Армада насчитывала 130 кораблей, в том числе 65 галионов, 30 купеческих и транспортных судов со снаряжением, фуражом и лошадьми, 19 небольших паташей (кораблей береговой охраны), четыре галеры и четыре галеаса — один из них «Хирона».

Галеасами называли большие боевые галеры венецианской постройки. В описываемую эпоху это был гибрид весельной галеры и пушечного судна с квадратным парусным вооружением; на носу у него была кованая железная ростра, которой таранили противника. В битве при Лепанте (1571 год) шесть венецианских галеасов расстроили боевой порядок турецкой эскадры огнем батарей и проткнули борта нескольких судов страшной рострой. Галеасы имели по двенадцать весел с каждого борта, и к каждому веслу было приковано по 6—10 гребцов; их укрывал от пуль и осколков толстый настил верхней палубы.

Для «Непобедимой армады» в Венеции было заказано шесть галеасов, и Медина-Сидония надеялся на их огневую мощь в морском сражении. «Эти галеасы, — пишет современник, — радовали взор. Они были украшены башнями и часовнями. Палубные надстройки покрыты резными фигурами. Офицеры имели на корме пышные каюты с коврами, стены были обиты бархатом, свет проходил сквозь цветные стекла. Огни и флаги расцвечивали борта. Ужинали в порту под пение менестрелей. Посуда, подсвечники и столовые приборы были из золоченого серебра. Офицеры носили шелковые штаны и бархатные камзолы, покрытые золотыми цепочками».

Забегая вперед, скажу, что галеасы не оправдали возложенных на них надежд. Они оказались неповоротливыми, парусное вооружение было недостаточным, а весла могли помочь только в полный штиль. Бурное море делало суда беззащитными, несмотря на все пушки.

Армада насчитывала 2431 орудие. Количество ядер было предусмотрено в среднем по пятьдесят выстрелов на ствол. На суда погрузились 30 693 человека, в том числе 8000 матросов и пушкарей, 2100 галерников (каторжников, пленных, рабов и вольных гребцов), 19 000 солдат — мушкетеров, аркебузиров и алебардистов, 1545 добровольцев, среди которых было 300 безземельных идальго со слугами, немецкие, ирландские, шотландские капитаны и штурманы, костоправы, лекари, цирюльники и брадобреи, 180 священников и монахов, многие из которых отправились в Англию босиком.

При чтении документов меня поразила одна деталь. Изо всех собравшихся в Лиссабоне знатных господ, сиятельных грандов и благородных рыцарей наибольшим восхищением был окружен дон Алонсо Мартинес де Лейва. Его имя выплывало отовсюду, причем с почтительным придыханием: «как считает де Лейва», «по мнению самого дона Алонсо». Герцог Медина-Сидония «собрал у себя генералов и Алонсо де Лейву», — по-видимому, слово последнего значило столько же, сколько голоса всех остальных. Де Лейва, очевидно, был в то время признанным воплощением ратных доблестей и благородства.