Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Зимовщики провели к футштоку электричество, поставили на тропинке столбики с лампочками, натянули леер, за который надо держаться во время пурги, чтобы не сбиться с дороги. На футштоке был запас продуктов, теплая одежда на случай, если непогода заставит человека пережидать ее в укрытии.

И вот однажды, когда полярная ночь была уже на исходе и со дня на день должно было впервые появиться солнце, разыгрался сильный буран. Он нагрянул внезапно и застиг гидролога в футштоке. Двое суток зимовщики ждали товарища, не в силах ему ничем помочь: ветер валил людей с ног, метеорологи добирались до своих приборов, стоящих на площадке в нескольких метрах от дома, на четвереньках. Когда буран чуточку угомонился, ребята отправились к футштоку. Будки на месте не было: ветром оторвало ледяной припай и отнесло в море. Трудно даже представить, как в полной темноте, в мороз и пургу зимовщики тащили к полынье тяжелую шлюпку, как разыскивали товарища. К счастью, все обошлось благополучно.

Это не единичный случай, такими эпизодами наполнена вся жизнь полярников, и они считают подобные истории будничными, неинтересными. Такова их работа, так они вырывают у Арктики ее тайны и секреты, которые та не хочет отдавать по доброй воле…

Летом, во время навигации, в Диксонской бухте шумно и людно. Катера, самоходные баржи, лихтеры, ледоколы. Но в основном — солидные лесовозы под советскими и иностранными флагами. В этот период Диксон напоминает передовую в наступлении. Еще больше усиливает это сходство Штаб морских операций, где на большой рельефной карте посреди зала дежурные каждый час передвигают фигурки судов. Радиосвязь надежно соединяет работников штаба со всеми кораблями, идущими по морям к востоку и западу от Диксона.

Один из руководящих работников штаба, Николай Петрович, пользуясь относительным затишьем, рассказал мне, чем занимается Штаб морских операций, что такое проводка судов, какова роль полярных станций.

Ледовитый океан в отличие от своих братьев не терпит «самодеятельности»: его на плоту или моторке не переплывешь. Ледовитый требует от моряков точных знаний обстановки. Он любит иметь дело с провидцами. С ними ему интереснее вести игру, чем с теми, кто действует по пословице: «утро вечера мудренее».

Вот для того чтобы моряки становились провидцами, существует Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт. В январе каждого года он дает предварительный прогноз на навигацию, а спустя два месяца, в марте, — основной, уточненный на первый период навигации. Па основе этого прогноза делается расчет пропускной способности по трассе, исходя из метеорологической обстановки и «ледокольных» сил. Заранее определяются караваны: численность судов в них, их маршруты.

От того, как действует Северный морской путь, зависит жизнь и труд людей на всем побережье Ледовитого океана и даже на материке. Железных дорог, как известно, в этих широтах нет, поэтому строительные материалы, оборудование для золотых и алмазных приисков, угольных шахт и рудников, продовольствие и товары завозятся по морю. Обратно суда тоже не идут пустыми: они везут богатства Севера. Потому-то так важно, чтобы движение по Северному морскому пути было по возможности наиболее безопасным и надежным. Так что полярные станции имеют чисто практическое значение для нужд страны, а не только научное.

— Если применять военную терминологию, — улыбнулся Николай Петрович, подводя итоги краткой лекции, — то гидрологи, метеорологи, радисты — словом, все зимовщики — это наши сегодняшние разведчики в тылу врага, наши глаза и уши. Их жизнь полна опасностей, неожиданностей, риска, их работа требует смелости, выдержки, любви к своему делу и трезвого расчета. Они ведут наблюдение за силами противника, изо дня в день изучают его, посылают сюда радиосводки. А уж мы, штабисты, суммируем эти данные воедино, разрабатываем план общего наступления и проводим его в жизнь… Какое сравненьице я вам подбросил, а! Скорее записывайте его, пока не раздумал…

Он громко рассмеялся, потом, согнав улыбку с лица, сказал серьезно:

— О них, разведчиках наших, и надо писать! Давно вы на Диксоне? Скоро неделя? Помилуйте, что вам здесь делать столько времени?! И не видели, как проводят ледовую разведку? И еще ни на одной станции не бывали? Ладно, я замолвлю словечко.

Выражение «ледовая разведка» я слышал и читал много раз. А тут представился случай самому поглядеть, что это такое.

В самолете нас восемь человек: два пилота, штурман, бортмеханик, радист, гидролог, моряк и я. У двери лежат спальные мешки, две резиновые надувные лодки, рюкзаки с неприкосновенным аварийным запасом продуктов. Вещи эти видеть новичку не ахти приятно: они недвусмысленно намекают, что может случиться всякое — летим ведь над океаном.

Самолет летит на северо-запад над самыми волнами. Океан неспокоен, но еще не гневен. И все же кажется, что очередная волнища вот-вот дотянется своим пенным гребнем до нас. А айсбергам вроде бы эти волны — не волны. Они лениво покачиваются, огромные, голубоватые, причудливо изъеденные водой, ветрами и солнцем. Будто творения рук скульптора-абстракциониста. Красиво? Очень! Материалу на эти скульптуры пошло много. А вот что хотел художник сказать— не ясно.

Моряк, сидящий рядом со мной, — капитан-наставник с диксонского Штаба морских операций Карпович. Ему нравится мое сравнение айсбергов со скульптурами, но он не приемлет мой вывод относительно абстракционизма. Человек он эрудированный, отлично разбирающийся в искусстве и литературе. И логика у него железная, по-атому спорить с ним невозможно. Он не то чтобы вступился за абстракционистов, просто защищал право художника на свое, не подсказанное со стороны видение мира. Карпович оперировал аргументами не столь уж новыми, но говорил очень убежденно. Ход его рассуждений был примерно таков: искусство — это всегда исповедь художника, который выражает в музыке, скульптуре, живописи, танце свои чувства, мысли, переживания. Гамлета играют уже триста с лишним лет во всем мире, их было тысячи, этих принцев датских, но ни один не похож на другого, хотя все актеры руководствовались, казалось бы, одним и тем же шекспировским текстом. Каждый вкладывал в образ свой темперамент, свою трактовку характера. И в живописи то же самое. Настоящий художник просто не может быть копиистом природы, он не бесстрастный протоколист событий, он отражает мир так, как увидел и прочувствовал, свойственным ему языком образов. Так почему же мы хотим, чтобы он был зеркалом, отражающим в своих творениях действительность так, как мы ее видим? Ах, искусство не только исповедь, говорите вы, но и проповедь. Хорошо, примем это за вашу отправную точку. Но почему вы приемлете Пабло Пикассо и отвергаете других, у которых мир на полотнах так же разорван? Молчите? А ведь кто сказал «а», тот и «б» должен произнести. Хуже всего, когда люди, не разбирающиеся в искусстве, берутся судить о нем, давать руководящие указания, как писать да что рисовать. Салтыков-Щедрин очень точно передал их психологию: «Взял и ухватил! Потому, сударь, что в этом деле главное — ухватить! Даже ума не требуется!»