Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Так вот, повертел, повертел Попов в руках обломок черного камня, и вдруг пришла ему в голову мысль подшутить над Мишуткой. Отколол еще несколько кусков, поднялся к костру. Сын уже сидел рядом с огнем, не сводя с него взгляда. Отец усмехнулся: он тоже любил глядеть в пламя костра, Мишутка в него.

— Камни могут гореть, как думаешь? — спросил сына, пряча улыбку.

— Нет, камень не дерево однако, — убежденно ответил Миша.

— А у меня и камень будет гореть, я однако волшебник!

Мальчик недоверчиво посмотрел на отца. Вообще-то он боготворил его. Много ли найдется в тундре людей, кто не побоялся бы ездить на железном драконе, который плюется огнем и дымом, громко стучит сотнями круглых лап и бегает быстрее самого сильного оленя? Кто еще слышал, как стреляет большое-большое ружье, из которого можно одним выстрелом убить тысячу гусей или оленей? Кто видел железную птицу, носящую на себе двух людей сразу и послушную их воле? Никто, только отец. Он действительно очень сильный и смелый человек, лучший охотник, но зачем он хвастает? Ведь камни гореть не могут!

— Гляди! — и Виктор Яковлевич положил в огонь куски черного камня.

Когда уголь загорелся, он выкатил его из костра, сложил кучкой. Камень продолжал гореть.

Мишутка смотрел на отца, как на чародея, с восхищением. А Виктор Яковлевич рассказывал ему, что этими камнями питается тот самый железный дракон — паровоз. И большое-большое ружье, то есть пушку, люди делают с помощью этого камня: он дает сильный жар, на котором плавят железо. Так что чуда никакого нет. Но это очень важная находка. Если камня здесь много, то придут рабочие, построят город и железную дорогу. Он слышал, что на земле не часто встречаются такие места, где черный камень можно брать прямо руками, с поверхности. Поэтому надо сообщить в Москву, послать туда несколько кусков, пусть пощупают, поглядят своими глазами, что Попов не обманывает.

Мишутка был на седьмом небе от радости. Всю дорогу он спрашивал, когда же сделают тропу, по которой будет бегать железный дракон. В лодке у ног Миши поверх гусиных тушек лежал большой, килограммов на двадцать, кусок черного камня.

Вернулись в Тит, и мальчик упросил отца продемонстрировать домашним, как горит камень. Он стоял рядом с гордым выражением на лице, ибо тоже был сопричастен к всемогуществу отца. И кто бы ни проезжал мимо Тита, Мишутка обязательно зазывал в избу и уже сам, без отцовской помощи, показывал это чудо. Дивились охотники и оленеводы, качали головами, разносили по тундре весть о горящем черном камне. И бывало, за десятки километров специально приезжали люди к одинокой избе, просили показать чудесный камень.

Только через два года сумел Виктор Яковлевич с какой-то оказией отправить оставшийся от многочисленных демонстраций кусок угля в Москву. Сам он писать не умел, и надпись на холстине, в которую завернули уголь, крупными печатными буквами сделал Миша: «Москва, Ленину». В коротеньком письме объяснялось, где найден камень.

В те времена не было в тундре ни регулярных рейсов почтовых самолетов, ни железных и шоссейных дорог. Прошло больше года, прежде чем из Москвы был получен ответ. Попова благодарили за сообщение, обещали, что вскоре этим делом займутся. Но руки до Заполярья дошли не скоро. Надо было сперва восстановить Донбасс, выделить средства на развитие Кузбасса. Те месторождения были уже освоенные, близко расположенные к промышленным центрам.

Долго ждал Виктор Яковлевич. Уже и Мишутка вырос, перегнал ростом отца, другие дети становились прочно на ноги, а вестей из Москвы не было. В 1929 году Попов опять с оказией послал письмо-напоминание. На следующий год приехал геолог Чернов Юрий Александрович. Возил его на лодке по реке Воркуте, показывал, где нашел камни. Чернов обнаружил еще несколько открытых выходов каменного угля, всю лодку завалил образцами.

Только в тридцать первом прибыли рабочие. Уголь брали прямо с поверхности, долбили его кирками, грузили на плоскодонные баржи и сплавляли по рекам вниз.

Так и не довелось Мишутке увидеть железную дорогу и город в родной тундре. Он увидел все, о чем рассказывал отец, не здесь, а далеко на западе. Пошел на фронт — и не вернулся. И еще трех сыновей и двух племянников отдал старый Попов войне. Солдатская судьба была к нему более милостива, чем к ним: она позволила вновь увидеть незакатное летнее солнце над Усой, а им, молодым, закрыла глаза навеки…

— Почему так? — тихо спрашивает Виктор Яковлевич. — Почему молодые умирают, а старые живут? Мне девятый десяток, все еще копчу небо, они же здоровые, сильные, только жить и жить, но нет их. Почему?

Понимаю, что вопрос обращен не ко мне и Попов не ждет на него ответа.

Несмотря на то что у Виктора Яковлевича осталось два сына, две дочери, много внуков и правнуков, дороже всех прочих для него сейчас — те четверо невернувшихся. С живыми можно и поспорить, и поворчать на них, мертвые не услышат, не ответят. Потому и вспоминаются они чаще, и кажутся такими отличными парнями, до которых живущим далеко. Хотя, не вернись с фронта вот эти, что сейчас на железной дороге работают, точно так же говаривал бы отец Мише и его братьям: «Те были ребята что надо! Охотники, следопыты, работяги, а уж к родителям такие уважительные, внимательные, не то что вы…»

Мне хотелось отвлечь собеседника от грустных мыслей. Спросил, часто ли приезжает в Воркуту.

— Нет, раз в месяц или реже. Что мне тут делать, скажи? Раньше, когда был депутатом горсовета, ездил, однако дела были. Теперь — старый, мхом оброс, тяжел на подъем стал.

— Ну, а чем занимаетесь дома?

— В Сейде-то? — лукаво усмехнулся старик. — Да я там почти однако не бываю, не люблю. Паровозы гудят рядом, колеса стучат — беспокойно, жаль — из Тита согласился переехать. Все дети тянули: поедем, поедем к людям, век в тундре жили, хватит. А я тундру люблю, не могу без нее…

Оказалось, что Попов оговорил себя, сказав, что стал тяжел на подъем. Он до сих пор охотится. Зимой на неделю, а то и на полторы уходит в тундру проверять пасти и капканы. На его счету за послевоенные годы не одна сотня песцов, лисиц, росомах, горностаев, полярных волков. Не случайно за успехи в охотничьем промысле он был награжден тремя медалями ВДНХ; двумя золотыми и одной серебряной.

— A-а, силы теперь не те однако. Раньше за день на лыжах по его тридцать — сто пятьдесят верст пробегал, сейчас шестьдесят — семьдесят пройду — и язык, как старая собака, высовываю. На печку тянет, в тепло. Не поддаюсь однако, боюсь, много не ем: голодный волк сильнее сытой собаки, правда ведь? Однако поеду в Сейду, воздух здесь тяжелый, трудно дышать…

Я вызвался проводить его до вокзала. Попов отказался от горкомовской машины, в автобусе тоже не захотел ехать, только пешком. Мою попытку взять на свои плечи объемистый рюкзак с охотничьими боеприпасами решительно отверг: «Сам донесу, однако, легкий».