Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Было тихо: тундра не имеет ни запаха, ни звуков. Лишь раз выпорхнул из-за приречной кочки длинноносый кулик. И снова только всхлипыванье сапогов.

Перешли неширокий ручей. В тоске по столичному шуму кто-то из геологов назвал его Асторией. Когда долина приготовилась к славе, Асторию переименовали во Встречный. За Встречным течет сама Пильхенкууль, неширокая и безобидная речушка, которая на прошлой неделе взяла да и затопила все полигоны. Вид у нее до сих пор виноватый.

Мы постояли на подвесном мостике.

— Рыба здесь водится?

— Нет. Пильхенкууль значит «мертвая долина». Золото любит гиблые места. Здесь ничего нет: ни рыбы, ни птицы, и песец попадается редко-редко. Вон за тем перевалом все есть, наши охотники ходят туда, — Оля вздохнула. — А у нас тишина и вот… болото.

Мы прислушались. Над долиной, охваченной горами, висела действительно мертвая тишина. Стало как-то не по себе. «Золото любит гиблые места…»

Еще недавно никто не думал о том, что здесь, на Пильхенкууле, может быть золото. Искали оловянную руду — касситерит — в подмогу Иультинскому комбинату. Золото не искали.

Но геологов все-таки влекли эти потерянные места. И они, спускаясь со снежных гор, шли, как и мы, по кровавой осоке и выходили на берег мертвых лагун, и снова возвращались, что-то предчувствуя. И однажды на далеком ручье, вон за теми горами, километрах в тридцати от поселка, рабочий Власенко нашел подходящую косу, набрал полный лоток, промыл и… не поверил своим глазам. И побежал с мокрым лотком в стан. Долго передавали геологи из рук в руки скользкий лоток, не находя слов, но зная уже, что через несколько лет здесь, в мертвой тундре, зашумят мощные мониторы, и пойдут сюда стаями самолеты, и не одна грудь украсится значком лауреата. Четыре года назад на ручье Фортуна Власенко взял «ураганную», как говорят геологи, пробу. В топкой тундре, у самого Ледовитого океана, скрывалась обширная золотая страна. Место, где геологи впервые поняли это, названо на картах точкой Власенко.

«Ураганная» проба бросила в тундру новые отряды разведчиков. Они искали на Пильхенкууле и Куэквуне эпицентр золотой страны.

Весной была создана специальная партия — Пильхенкуульская. И вскоре ударил в государственный фонд золотой поток: разведка слилась со строительством прииска. Буровые станки геологов гремели рядом с промывочными приборами.

Уже порядком стемнело, когда мы, оставив в стороне полигоны, подошли к маленьким балкам [9] Бало́к — передвижная будка. на берегу Пильхена. В одном из них, почти касаясь друг друга коленями, сидели человек шесть. «Спидола» приносила в душную будку песни японских гейш, джазовые синкопы из Сан-Франциско и теплый голос Москвы: «Московское время четырнадцать часов…» А на Полярном, извините, десять вечера.

Ребята вскочили, задвигались, пропуская нас к столику. Троим, пришлось выйти в сенцы: что делать — балок не резиновый. Расспрашивали, как в Москве, что нового. «А кино сегодня привезли? Какое? Что там на коробках написано?» Мы не живали в таких балках, не сиживали в них при свече по вечерам и потому не поинтересовались, что написано на жестяных коробках с лентой, на которых мы сидели в самолете. Стали знакомиться.

Здесь были шурфовщики, горный мастер, опробщики. Все люди разные: одни приехали стряхнуть обломки неудавшейся жизни, другие — заработать на хату, третьи — поглядеть, что за Чукотка, понюхать знаменитой здешней пурги, посмотреть на загадочное сияние, о котором даже академики ничего еще толком не знают. И вот судьба свела их в один крошечный балок, заставила сдружиться, смириться со слабостями соседа, попробовать умерить свои.

— Тесновато?

— Отчего же? Ехали, думали в палатку попадем…

Эти балки тащил сюда тракторами Юра Анисимов. Эти балки он вырывал из горла у хозяйственников. И они стали маленькими форпостами наступления на Пильхен.

Дощатые избенки четырьмя стенами закрывали человека от пурги и свирепых морозов. Вокруг была стылая тундра. Снег, ветер, стужа. Но был еще крохотный, в три шага, балок. Из него выходили теплые, широкоплечие парни, били шурфы, взрывали перемерзший грунт, насыпали в мешочки образцы. А когда становилось совсем невмоготу, когда пурга пыталась сорвать и к черту унести земную кору, люди снова прятались в балок. И темная букашка спасала их. Тундра трескалась от мороза, закрывалась от самолетов туманами, исходила ветрами. А население балка делало свое дело: било шурфы и переходило все дальше по реке.

Ребята сидели по стенкам, скрестив на груди мощные, привычные к земле руки.

«А хотите послушать нашего Пирита?» — спросил черненький опробщик и взялся за баян. Тут же из угла выскочил неумного вида рыжеватый пес Пирит, сел у ног опробщика и поднял морду. Пока парень прилаживал ремни, пес ерзал от нетерпения и поглядывал восторженным глазом на нас: мол, что сейчас будет — со стула свалитесь. При первом же звуке Пирит запрокинул голову и завыл нежно и протяжно, прерываясь, чтобы вздохнуть, и завывая снова. Он весь отдавался звукам, млея и молотя хвостом мне по ногам. А вокруг поющей собаки тесным полукругом сомкнулись огромные, заросшие парни в грубых робах и свитерах. И хохот взрывал балок, подбадривая Пирита.

Мы отправились к шурфам с Олей и Геной-техником. Земля и небо тихо вращались вокруг — они устали, и звезды капельками выступали на усталом, усталом небе. И усталая земля пыталась выскользнуть из-под ног, как шар у эквилибриста. Приходилось удерживать ее железным напряжением мышц.

— Осторожно, — сказала Оля, — не наступите сюда…

Лужа-лужей, сколько мы перешли таких луж!

— Здесь тридцать метров глубины! — Оля схватила меня за рукав. — Это шурф, затопленный шурф! Отсюда не вынырнешь…

Мысленно пронырнув тридцатиметровый колодец, мы стали внимательны к встречным лужам. Мы шли по линии шурфов.

Геологи-поисковики находят золото. За ними приходят разведчики, чтобы определить, много ли металла и где он скрывается: бурят скважины, бьют шурфы.

Очень компетентная, очень придирчивая комиссия взвешивает, выгодно ли начинать разработки. Если выгодно, рождается прииск.

У одного из шурфов Харитонов не выдержал и попросил у Гены лоток.

Нащупав ногой жерло шурфа, он осторожно вошел в воду.

— Лоток глубоко не опускать и бутарить, посильнее бутарить! — подсказывала Оля.

Роман с остервенением шуровал каменистый песок в лотке острым стальным трезубцем. В воронку шурфа стекала серовато-желтая муть.

— Еще бутарить, еще! — командовала Оля. — Что, спина? Ну, это еще только цветочки!

И снова Роман баюкал лоток. Наконец вода прояснилась.

— Можно гальку сбросить, не жалей ее, сбрасывай! — Гену тоже начинало разбирать.