Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Нас каждую минуту могли вернуть. И тогда опять томительное ожидание: Полярный затерян в тундре, и дороги, кроме неба, нет.

— Глядите, снег в море! — ахнул гигант в лыжной шапочке с помпоном.

— Это гуси! — крикнул из кабины летчик. — Канадские гуси!

Мы угадали «гуси» по движению его губ и прильнули к оконцам. В темной воде лагуны качались белоснежные птицы, похожие сверху на пенные гребешки. Гуси покидали остров Врангеля. И, преодолев пролив Лонга, видно, сели посовещаться: летная или нелетная стоит погода и каким маршрутом лететь дальше.

Тундра вдруг резко приблизилась — «аннушка» словно потянула на себя вольно раскинувшийся под крылом кочкарник. Иллюминаторы вобрали укутанные снегом хребты. Горы светились мягко и сильно, волнуя глухо и почти безотчетно. То ли тревожила необычная для гор воздушность, то ли кружилась голова, когда вершины, сливаясь с небом, вдруг теряли конец.

Горы и кряжи вокруг Полярного назывались длинно и загадочно, как старинные чукотские легенды: кряж Эмнункэнингтун.

К подножию гор приник поселок. Мы видели с «аннушки» его реденькие квадратики.

Самолет приземлился у Паляваама. Оттуда, почти до самого Полярного, нас подбросил трактор с металлическими санями. Трактористы показали нам, в какую сторону идти: «Держите левее, к сопкам, километров пять протопаете». И вслед со смехом: «Не утони-и-ите!»

Мы бойко двинулись по черному следу бульдозера и… стали тонуть. Кто-то гостеприимно и дерзко тянул за сапоги к себе, в вязкую глубину.

— Говорили же левее держать! — кричали нам трактористы. — Девчонку, девчонку доставайте, ей там по макушку!

Не хотелось, чтобы меня доставали. Отчаянно рванувшись, на пределе сапог, я выскочила на мокрую кочку. С кочки открывалась печальная картина.

Гигант в шапочке с помпоном и с огромным чемоданом на плече увяз посреди колеи. Вокруг него, как вокруг буксующего бульдозера, ходуном ходила болотная грязь. Двое его друзей, тоже с солидными чемоданами, осторожными прыжками обходили коварную колею, покрикивая: «Держись, Васька, вот поставим чемоданы…» Иногда они срывались с кочек, и в воздух летели фонтаны брызг.

— Бросай мне полушубок, теперь плащ! — Харитонов, стоя по колено в воде, разгружал увязшего гиганта.

Когда тот вылез, оплетенный осокой и обсосанный грязью, мы все покорно устремились левее, к сопкам.

— Уто-о-оните! — грозно неслось нам вслед.

И мы тонули и снова выкарабкивались, держали левее и правее и пробовали шагать, наплевав на все, прямо. Тундра плясала под сапогами, разверзаясь липкой грязью, водой и ручьями.

— Мы шахтеры из города Шахты, слыхали? — рассказывал Васька на остановках, поправляя ремень на необъятном брюхе. — Надоело, как горькая редька, сорвались и поехали. И вона куда залетели! — Он громогласно смеялся и покрикивал: — Женька, ты чего на колени валишься? Богу, душа из тебя вон, молишься или чемодан дюже легкий?

Была в могучем Васькином теле игривая сила его тезки Буслаева, а в шапочке с помпоном над юным лицом он казался ребенком великана.

— Кларнет с собой взял, ей-бо! Держите меня, а то вытащу инструмент и войдем в поселок с музыкой!

Его земляки, тоже мощные, но в половину Васьки, шумно отдувались и утирались, сидя на чемоданах.

— После работы вон на ту сопочку засяду, — не унимался Васька, — и пошел наяривать на кларнете. А ты, Костя, с баяном — на соседнюю, будет дуэт…

Его дружки поеживались и посмеивались. Поехали все трое на Полярный, ни с кем не сговариваясь, за свои деньги, в Москве на пару дней задержались погулять, так что и лететь обратно было не на что. И теперь немного щекотно было в душе: а вдруг не найдется работы?

— Меня шапка спасет! — гоготал Вася. — Я в ней мотоцикл в полный дым угонял, а сам — ни царапины. Счастливая шапка! — и он ласково теребил ее за помпон.

Первой, кого мы встретили в поселке, была блондинка со строгим лицом, лет двадцати шести. Она размашисто и привычно шагала по грязи. И странными, такими домашними казались среди мерзлотных болот ее бордовая юбка и пушистая кофточка. Блондинка была главным геологом здешней разведочной партии. Звали ее Оля — Ольга Сороченко. Гиганты из Шахт отправились на прииск, а нас Оля отвела к себе, накормила варениками с круто посоленным творогом, напоила крепчайшим чаем, помогла развесить у раскаленной «буржуйки» мокрые носки и портянки.

Сытые и разморенные теплом, мы вступили в махонькую комнатку, где громоздились две кровати: одна более или менее нормальная, а другая — сложное сооружение на четырех увесистых чурбаках.

Оля ловко взобралась на сооружение и села, выставив вперед два черненьких чижа — оленьих чулочка. По-бабьи укуталась пуховым платком, откинула за спину длинную золотую прядь и стала рассказывать.

Рассказывала она историю Полярного увлеченно и торопливо, поправляя себя, стараясь сохранить привычную обстоятельность. А нас оглушала, завораживала протяжная звучность имен: Пильхенкууль впадает в лагуну Каныгтокынманкын, что на берегу океана, а рядом текут Паляваам и Пехтымель. По этим рекам проходили геологи, раскладывали костры, вели съемку и ждали самолета на «сброс».

На маленьком столике среди флакончиков из-под «Красной Москвы» лучились тяжелым блеском оловянная руда — касситерит, вольфрам, кусок горного хрусталя, прозрачный кварц и что-то совсем сверхъестественное, разбросавшее, как солнце, лучи по темной руде. Живая история долины Пильхенкууля притаилась в комнатенке. От нее исходил неуловимый, волнующий ток геологических потрясений.

— Можно, я подержу в руке касситерит?

— Что?

— Касситерит потрогать можно?

— Ну, конечно…

Хлопнув дверью, с улицы вошел большой, похожий на умную хохлатую птицу парень. У него светлые, выпуклые, по-разному смотрящие — один на вас, другой чуть вбок — глаза, русые волосы торчком и широкая, полуироническая улыбка. Он в литых резиновых сапогах, темных брюках, ковбойке и расстегнутой куртке с цигейковым воротником. Это Юра Анисимов. О нем говорили: «О, Анисимов — лучший начальник партии в Чаунском районе!»

— Выводи их, Ольга Ильинишна, на линию шурфов, — сказал Юра.

В его голосе было столько напористой уверенности, что мы стали натягивать сапоги.

Небо уже померкло в зените и только у горизонта, подсвеченное матовым сиянием сопок, продолжало светиться. В холодной высоте нерастаявшим, ледком плавал белый дневной месяц. И вдруг что-то отделилось над сопкой от месяца и треугольником потянуло к югу.

— Ну вот, гуси! — с придыханием сказала Оля. — Зима идет…

Мы шли по жесткой осоке, и вода с тугим звоном разбивалась о сапоги. Иногда она была красной, ржавой. «Это железистые соединения», — поясняла Оля. Но все равно казалось, что шагаешь по колено в крови.