Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

В Казани необходимость завизировать мою подорожную у коменданта, а также трудности со сменой лошадей, так как мы приехали поздно, задержали нас в этом городе до рассвета. Волга, протекающая у его стен, в этом месте очень красива; дома в городе по большей части деревянные, а церкви — каменные. Мне сказали, что здесь находится кафедра архиепископа.

За Волгой [314], рекой, славящейся своим судоходством и впадающей в Каспийское море, мы проехали через города Козьмодемьянск и Макарьев. Последний, известный своими льняными мануфактурами, является, собственно говоря, всего лишь селом. Недалеко от Макарьева мы проехали по такому плохому мосту, что он весь дрожал и шатался под нашей кибиткой, и тут моё нетерпение едва не стоило мне жизни. Наш ямщик, беспрестанно мною подгоняемый, гнал что есть силы [315], и вдруг я услышал, как что-то сильно ударило по кибитке. Я высунул голову и в то же мгновение получил такой удар по голове, что тут же свалился обратно в экипаж. Проводник, который ехал со мной, закричал, что я ранен. Кибитка остановилась, я вышел… по лбу моему текла струйка крови… оказалось, что одно колесо развалилось, и кусок его на полной скорости прилетел мне в голову. Я ощупал рану, она показалась мне такой большой и глубокой, что я был уверен, что череп пробит насквозь, и решил, что я умер…

Здесь я должен признаться, что у меня нет слов, чтобы описать всю глубину охватившего меня в тот момент отчаяния! После преодоления стольких препятствий и опасностей, у самых ворот Петербурга, где я страстно желал обнять лучшего из отцов [316], которого не видел уже четыре года; перед возвращением в родную страну и завершением моей миссии, перед вручением бесценных депеш моему королю, и быть сражённым куском деревянного колеса?! Подавленный этой мыслью, я почувствовал, как у меня задрожали колени и закружилась голова; но помощь моих товарищей, к счастью, вернула меня к жизни: я собрался с силами, туго повязал голову бинтом, колесо, насколько это было возможно, тоже было исправлено, и вскоре мы добрались до следующей станции, последней перед Нижним Новгородом.

Я оставил свою кибитку на этой станции на попечение моего солдата с приказом починить её и немедленно следовать за мной в город. Пока мне запрягали почтовую карету и укладывали в неё мою шкатулку, я сходил в трактир, где мне промыли рану очень крепкой водкой и наложили на неё хороший компресс, что позволило мне проехать до Нижнего Новгорода, до которого было двадцати пять – тридцать вёрст.

Полкового хирурга, к которому я приехал, не было дома, и, чтобы дождаться его, меня отвезли в какое-то ужасное жилище. Желание остаться неизвестным и неуверенность в опасности моей раны побудили меня не объявлять о себе губернатору. Во второй половине дня я снова приехал к хирургу, но опять безрезультатно. Измучившись от боли и не зная, насколько серьёзно моё ранение, я спросил, нет ли здесь ещё кого-нибудь, кто мог бы мне помочь, и они вспомнили об одном подлекаре, то есть помощнике хирурга, который после продолжительных пререканий всё же пришёл ко мне. Его появление не произвело на меня благоприятного впечатления относительно его способностей и трезвости; неуверенные движения и нетвёрдая походка выдавала в нём пьяного человека. Тем не менее необходимость обследовать рану преодолела во мне отвращение доверить себя в такие руки; и тут выяснилось, что негодяй забыл дома свои инструменты. Кто бы мог подумать, что обыкновенная булавка станет тем самым зондом, которым он воспользуется? Исследовав им рану, он сообщил мне, пошатываясь, что она глубокая, до кости, но череп вовсе не сломан, и что с применением водки и воды я могу продолжить путешествие; затем он посоветовал мне кровопускание. Но даже одна мысль о том, чтобы доверить свою руку такому пьянице, заставила меня содрогнуться. Поблагодарив, расплатившись и отпустив его, я сел в экипаж, радуясь, что избавился и от хирургии, и от хирурга.

Нижний Новгород расположен, как известно, на Волге. Он немногим отличается от других русских городов. В то время в нём была популярна труппа отечественных комедиантов.

Посетив Владимир, мы приехали в Москву. Господин де Бофф [317], французский вице-консул, настоял, чтобы мою рану осмотрели самые лучшие хирурги. Их заключение придало мне уверенности, хотя головная боль оставалась довольно сильной. В то же время я узнал одно обстоятельство, меня расстроившее. Господин де Бофф рассказал, что моего отца нет в Петербурге: так что если бы я был смертельно ранен и этот город был бы концом моего пути, я был бы лишён утешения окончить свою жизнь в объятиях того, кому я был ею обязан.

Моя кибитка была в плачевном состоянии, поэтому я оставил её в Москве и сел в один из обычных почтовых экипажей; но они так малы и неудобны, что даже не могли укрыть меня от дождя. Я проехал Тверь, Вышний Волочёк, Новогород и Софию [318]близ Царского Села [319]и прибыл в Петербург в ночь на 22 сентября, проехав от Иркутска шесть тысяч вёрст за сорок дней, восемь из которых были потеряны в непредвиденных задержках.

Согласно указанию графа де Лаперуза, я передал свои пакеты в руки графа де Сегюра, полномочного представителя французского двора при императрице. Я имел удовольствие встречаться с ним, когда он приезжал в Россию и считаю одним из счастливых событий своей жизни то, что я нашёл его теперь в Петербурге, он утешил меня в отсутствие моего отца. Граф не только принял меня самым милостивым образом, но и проявил всяческое внимание к моему здоровью. Он предложил, чтобы один из его курьеров сопровождал меня до конца моего путешествия. К тому времени я, благодаря мастерству его врача, полностью вылечился, поэтому я поблагодарил графа за его любезное предложение, но не хотел лишать его человека, который мог бы ему понадобиться.

Забрав его депеши, я выехал из Петербурга 26-го числа, между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. В Риге пришлось задержаться на два дня, чтобы сделать ремонт экипажа. В Мемеле, в отвратительную погоду, мне пришлось потратить восемь часов на то, чтобы нанять лодочников перевезти меня через Куршский залив. Я заночевал в Берлине, и граф Д'Эстерно, полномочный представитель короля при этом дворе, также пожелал послать через меня депеши; я был хорошо вознаграждён за эту пустяковую задержку услугами, которые оказал мне господин посол.

Наконец я увидел свою родную страну и 17 октября в три часа пополудни прибыл в Версаль. Я остановился в доме графа де ла Люцерна, министра и государственного секретаря морского департамента. Я не имел счастья быть знакомым с ним, но тот очень добрый приём, который он мне оказал, мгновенно наполнил моё сердце благодарностью, которой я так многим ему обязан. Его милости я обязан тем, что в тот же день был представлен Его Величеству, который снизошёл до того, чтобы расспросить меня о различных обстоятельствах моей экспедиции, выразил желание узнать подробности и на следующий день вознаградил меня назначением консулом в Кронштадт; эта награда была тем более дорога, что напомнила мне о тех словах одобрения, которые были сказаны об усердии всех членов моей семьи на вверенных им гражданских и политических должностях.