Александр Харитановский - Великаньи забавы

Бороздя наст полуголым животом, пополз к солнцу. Полз и скулил. Вдруг писклявые звуки застыли в горле. Уши насторожились, корпус вытянулся — ему послышался скрип полозьев. Оглянулся. Приближалась цепочка собак.

Нарта!.. Вчера в пургу он выпал из такой же и потерялся в бушующей тундре… Щенок завизжал ещё громче, энергично заработал лапами. Он знал, что нарта — это хозяин, который накормит, это четвероногие сородичи. Нарта — это жизнь!

— Кокумэй! — Смотри-ка! — удивился чукча и, воткнув в снег остол — палку с железным наконечником, притормозил упряжку. — Ипполюкен — маленький, — покачал он головой и сунул живую находку за пазуху.

Так у щенка появился новый хозяин, Киманаху, пастух колхоза «Тунгутум», что означает «Товарищ». Оленей в бригаде больше тысячи. Их надо перегонять на сытные ягельники и к морю — поить солёной водой, охранять от волков и другого зверя. Из лупоглазого бестолкового малыша Киманаху хотел вырастить надёжного помощника — настоящую оленегонную лайку.

Бригада пасла оленей в долине реки Апуки. Щенку, которого так и прозвали Ипполюкен, речка эта нравилась: рыбы в ней много. А рыбу Ипполюкен любил. Зимой его, как и всех собак, по северному обычаю кормили один раз в день юколой — вяленой рыбой. Не больно-то сытно.

Но зато летом наступило раздолье. В реку из Берингова моря двинулась на нерест жирная горбуша. Её, казалось, было больше воды. Рыбины, тесня друг друга, обдираясь до крови о камни, высовывали горбатые спины и большие скользкие морды, спешили к заветным родничкам, чтобы метать там икру.

В этот живой серебристо-серый поток, похожий на расплавленное олово, из которого его хозяин отливал жаканы — круглые пули на волков и медведей, — было так же страшно попасть, как и отведать настоящего горячего олова. Но щенок наловчился выхватывать лососей прямо с берега…

За лето Ипполюкен подрос, возмужал. Олени уже стали его признавать и слушаться. Когда пёс по команде Киманаху начинал с громким лаем обегать по дуге левый край стада, они понимали, что надо сворачивать вправо и идти на другой участок.

Однажды во время перегона стада заболел младший пастух. Киманаху пришлось наладить нарту и везти его в бригадный стан. Ипполюкен остался в стаде за главного.

…Тихо. Высоко в небе светила круглая луна. Пёс лежал возле наглухо закрытой меховой палатки и дремал. Но уши чутко прислушивались к дыханию спящих оленей. Внезапно он уловил какой-то шорох. Насторожился, вскочил и побежал по краю стада.

Забеспокоились и олени. Они поднялись, стали сбиваться в кучу, В морозном воздухе послышался треск: животные сталкивались рогами. Минута — и стадо рванулось лавиной!

Ипполюкен бросился наперерез. И… нос к носу столкнулся со взъерошенной тушей: лобастая голова с маленькими ушами, обвислый зад и тощие, впалые бока. Медведь!..

«Гав-гав-гау-у-у!» — залился Ипполюкен и, боясь приблизиться, принялся яростно скрести снег.

Медведь поднялся на дыбы, рыкнул и кинулся на пса. Но тот отпрыгнул. Зверь обернулся, размахнулся лапой — мимо. Собака проскочила под животом. Освирепев, она неожиданно для самой себя цапнула гостя за «штаны» — за ляжки, заросшие длинной свалявшейся шерстью. Ещё набег медведя — и опять промах. Ипполюкен, увернувшись, повис сзади.

Мишка крутился, как в колесе, но не мог поспеть за ловким псом. А тот с каждой атакой делался всё смелее и, наседая, хватал медведя за ноги, за бока…

От боли и злости зверь ревел, кувыркался и, наконец почувствовав свое бессилие перед маленьким бесстрашным сторожем, припустился было удирать. Но Ипполюкен славно научился завёртывать быстроногих оленей, а с этим неповоротливым глупцом, каким ему теперь казался медведь, было куда проще. Беспрестанно хватая врага, собака заставила его топтаться на одном месте.

Неподалёку рос островок кедрового стланика. Искривлённые кусты кедрача растекались по снегу тёмно-зелёными щупальцами. Медведь разглядел — и туда. Вырвал куст побольше и, подхватив его, двинулся опять в наступление. Разъярённый лупит изо всех сил, только иглы летят. Снег от хвои позеленел. Злится Топтыгин, а собака хоть и осипла от лая, но прыгает, изворачивается да ещё ухитряется зубами рвануть.

Чувствует зверь — дело плохое: не отбиться от пса, не убежать. Устал, язык чуть не на полметра высунулся. Спасение всё же нашёл — заскочил в глубь хвойного пятачка. Если сюда лайка забежит, сразу придушить можно, тут-то ей развернуться негде.

Ипполюкен и сам не глуп, хитрость разгадал. В стланик не лезет, носится возле — и только.

Медведь высунется, лайка сразу тут как тут. Зверь — прятаться. Лежит в стланике, глаз с собаки не сводит, а чуть поодаль, на снегу она — и тоже глядит. Следят друг за другом. Медведь голову поднимет — Ипполюкен: «Р-ррр!» — дескать, жду. Тот снова в кусты…

Утром на перевале показалась чёрная точка. Ипполюкен обрадовался — это возвращался хозяин. Собака принялась бегать вокруг кедрача.

Слышит Киманаху, что пёс вовсю заливается. «Какого-то зверя загнал, — думает. — Лису, наверное».

— Хоть! Хоть! — Вперёд! Вперёд! — подгоняет упряжку.

Из стланика высунулась лохматая голова.

«Медведь! — поразился Киманаху. — Медведь-шатун. Сколько бы оленей загубил…»

Пастух вскинул винчестер и выстрелил вверх.

Зверь подскочил в стланике — и напролом через кусты в тундру.

Ипполюкен хотел следом.

— Ко мне! — приказал хозяин.

Пёс, крутнувшись, остановился и от недоумения даже заскулил.

— Зачем он нам: ни мяса, ни шкуры, — объяснил Киманаху своему сторожу. — Осенью, видать, плохо откормился. Как ни соси лапу, а коль жира под кожей нет — не улежишь в берлоге. Иди, иди сюда.

Редко пастух ласкал лайку — не принято такое баловство на Севере. А тут не выдержал, прижал голову собаки к своей узорчато расшитой кухлянке и потрепал за ушами.

— Теперь он умным будет, к оленям уж не подойдёт…

Почаевали. И Ипполюкен повёл хозяина по следам испуганного стада. Бежит впереди, каждый кустик проверяет: вдруг и там звериная засада.

Вот так за одну ночь Ипполюкен стал взрослым.

Кто не знает сказки об умной курице, снёсшей старику со старухой золотое яичко! Но то сказка, а я расскажу быль.

В камчатском селе Старица у рыбака дяди Сергея жила-была Пеструшка. Я сказал «была» и не оговорился. Дело в том, что Пеструшкин секрет обнаружился лишь тогда, когда её закололи для супа.

Потрошит курочку Анна Григорьевна, жена дяди Сергея, и видит: из куриного зоба выпал кусок жёлтого металла. Взяла на ладонь — тяжёл.

— Муж! — кричит.

Дядя Сергей подошёл, покидал слиток из руки в руку.

— Любопытно.

Сбежались соседи. Нашёлся среди них и рудознатец, заведующий аптекой.