Пётр Мельников - Они придут завтра

А что творилось на ключе Баатыл! Деревянные лотки с помощью высоких козлов перекидывались с одного берега на другой. На сотни метров тянулись деревянные галереи. Канавы закрывались затворами. Если излишки воды надо было сбросить, щит с помощью ворота поднимался и она уходила дальше.

Приемщик золота, веселый детина в черном малахае, сидел на грубом обрубке у импровизированного стола, основанием для которого служило спиленное корневище. На немудреной доске расположились ящики, крохотные весы. Ни охраны, ни контролера. Сам себе и постовой и судья. Любой бедолага мог ограбить и убить его, да куда тут с золотом денешься! С голоду подохнешь.

Значит, золото есть, и не только рассыпное. Его находят, несмотря на элементарные упущения в разведке, шурфовке и бурении.

Да, теперь Петр Михайлович мог со спокойной совестью дать полный отчет А. П. Серебровскому и даже грубо спрогнозировать. Однако Шумилов не торопился с выводами, время на это в запасе еще было.

Возвращаясь на базу, Шумилов не переставал наслаждаться удивительными красотами якутской природы. Аллах-Юнь — новое золотое царство — истосковалось в ожидании своих первооткрывателей. Какая первобытная природа! Горы, долины, тайга, чистые студеные реки и речки! Которые же из них золотоносные?

Мелким почерком Петр Михайлович заносил в книжечку все новые и ценные сведения. Они углубляли и уточняли данные, собранные разведочными и геологопоисковыми экспедициями «Якутзолото».

Мишутка, голенький, истинно в чем мать родила, лежал на спинке и, сморщив личико, кричал, протестуя против столь бесцеремонного обращения с ним фотографа. Сердце же Петра Михайловича при этих сладких для него звуках наполняло все его существо неизбывной радостью. Кричал, протестовал его сын, появившийся на свет здесь, на Джугджуре.

Лиля, мать малышки, тревожно улыбалась. Это удивительно миниатюрное, ласковое и нежное существо после родов похорошело еще более. Высокий открытый лоб, пышные волосы, большие мягкие и добрые улыбчивые глаза, чуть вздернутый носик, сильные обнаженные руки — ее и сейчас никто бы не назвал красавицей, но все признавали самой симпатичной и очаровательной женщиной. Было совершенно непостижимо, как такое хрупкое существо перенесло сверхсуровые испытания Таймыра, а на Джугджуре сумело внести в таежный дом почти московский уют, городскую чистоту и опрятность. Издали Лилю легко можно было признать за танцовщицу из цыганского табора. Ее все любили и даже женщины. А если женщина нравится другим женщинам, то это уже что-то значит. Лилю видели всюду — на картофельном поле, на огороде среди кочанов капусты, у помидор, кабачков и огурцов, она забавно щекотала поросят, вызывая их дружелюбное хрюканье. За ягодами Лиля ходила в галифе и клетчатой кепке. Подруги закрывали лицо сеткой, а она — нет. После таймырского гнуса воздух Джугджура ей казался санаторным. Не закрывала лица и Татьяна Лукьяновна. Странный народ эти женщины — даже в тайге, за многие сотки километров от городов, они следили за собой и старались не отставать, одеваться по моде.

Другое дело мужчины. Тайга не то чтобы сломила их, однако, согнула и помяла изрядно, все они в первые месяцы как-то ушли в бороды и усы. От Петра Михайловича остались одни очки под кожаной фуражкой. Зарос и обомшел Юрий Александрович. Глаза ввалились, глубокие складки избороздили лоб. «Вот, Петр Михайлович, что сделала со мной тайга за восемь лет. Таким ли вы знали меня на Алдане?» Эту надпись Билибин сделал на маленькой фотографии, подаренной Шумилову в Джугджуре в 1944 году. В смутные минуты Юрий Александрович выглядел совсем стариком, но стоило ему рассмеяться от души, и он снова молодел весь. Удивительный лоб у него — высоченный, словно был загадан для двух, а достался одному.

Стойко выдерживали «городской фасон» лишь двое — Вольдемар Петрович Бертин, всегда чисто выбритый и веселый, да Иван Максимович Алехин, таежный бродяга, худощавый и добродушный, как и все силачи.

Впрочем, притерпевшись к таежной доле, «отходили» и другие, — строились, возрождали в своем жилье городскую культуру. Как-то совсем незаметно на Джугджуре образовался свой оркестр — два баяна, три гитары, две балалайки, скрипка, виолончель и свирель. На сыгровку приходили, как в театр — бритые, причесанные, одетые лучше. У мужчин появились белоснежные сорочки, модные галстуки и кашне, начищенные ваксой хромовые сапоги блестели. Эти, казалось бы, малозначащие детали говорили о многом. И прежде всего о том, что самое трудное осталось позади, отступления не будет, что и геологам в тайге можно работать не один летний сезон, а годы.

В. П. Бертин и П. М. Шумилов с нетерпением поджидали А. П. Серебровского и геолога В. В. Селиванова. Прошли уже третьи сутки, как они верхом на лошадях выехали на Джугджур, а их все нет и нет. Уж не сбились ли где с пути? Серебровский прибаливает, как-то он перенесет эту чертову дорогу, трудную даже для таежника с медвежьим здоровьем. А может, голодают где? Взяли ли они с собой что, кроме сухарей и чайника? Одолеют ли кряжи, поросшие двойной щетиной тайги, не оступятся ли их кони, не сломят себе ноги в сырой, заболоченной земле, огибая валежники и валуны, переходя вброд бесчисленные лесные речки, ручьи и потоки?

Тревога так навалилась на Вольдемара Петровича, что он, посоветовавшись с Юрием Александровичем а Петром Михайловичем, решил выехать навстречу гостям. Его успокаивало одно — Виктор Васильевич Селиванов не раз бродил по этим тропам, но ведь и на старуху бывает проруха. Татьяна Лукьяновна напекла хлеба, нажарила и наварила мяса, положила в сумку мужа и другую снедь. Уж больно по душе пришелся ей Александр Павлович Серебровский, такой ученый, все знает и его все знают, говорят, сам Сталин сколько раз советовался с ним.

Юрий Александрович повеселел в ожидании хорошей встречи, а Петр Михайлович беспокойно стал потирать ладонью побелевшие от волнения щеки, обросшие густой бородой.

Вольдемар Петрович выехал навстречу Серебровскому под вечер. В лучах закатного солнца пламенел багульник, тихо покачивались таежные цветы. Птичье царство отходило ко сну, и лишь одна кедровка, как верная собачонка, всю дорогу сопровождала Бертина, разговаривая с ним на своем беспокойном лесном языке. Любопытно, что же заставило Александра Павловича тронуться на Джугджур? Неужели его сообщение о том, что на Аллах-Юне обязательно должно быть доброе золотишко?

Уже зашло солнце, когда со стороны веселого ручья на Вольдемара Петровича потянуло дымком. Пожар в тайге? Ну, нет, тогда бы треск стоял кругом и горячий ветер медведем ломился через тайгу.

Значит, костер. Кто же это мог заночевать здесь, когда до базы Джугджура оставалось самое большее четыре часа пути. Вольдемар Петрович слез с коня и, привязав его к березке, неслышно двинулся на огонек. Над костром висел чайник. Виктор Васильевич беззлобно ругался: