Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

— Да как же ты, сумасшедший, решил спускаться без света и без тормозов? — спросили Ямина шоферы в Калаи-Хумбе, наблюдавшие эту безумную авантюру снизу. — Какой класс?

— Третий.

— Вот черт! А сколько лет водишь машину?

— Тоже третий.

— Да врет он, фасонит! Сразу видно, первый класс и стаж не меньше десяти лет!

И так год за годом: снабжение сада, строительство сада, экспедиции сада. И всегда Ямин, Ямин, Ямин. В 1968 году Ямин поздней осенью гнал машину из Душанбе в Хорог вкруговую, через Байсун, Урсатьевскую, Коканд, Андижан, Ош и Мургаб. Не доезжая Андижана вышла из строя коробка передач. Под холодным ноябрьским дождем при свете фар пришлось ее снимать и ремонтировать. Поставить на место не хватило сил. Мокрый, ночевал в кабине, утром под непрекращающимся дождем поставил и поехал. В Оше, на базе, врач сказал, что у него воспаление легких. Воспаление легких вылечили, но какая-то болезнь осталась. Долго не могли понять, в чем дело. Наконец догадались сделать рентген. И рентген показал в правом легком большую каверну: прогрессирующий туберкулез. И потом несколько лет подряд то больница, то дома, то снова работа в Памирском ботаническом саду…

А потом? А потом Ямин, приговоренный Ямин, взял и выздоровел. И опять шуршит его машина по Ботаническому саду, опять экспедиции, Душанбе, Ош, опять охота за растениями. И до сих пор Ямин в саду. Я вообще не представляю себе Памирского ботанического сада без Ямина.

Последний, кто вспоминается, последний портрет водителя в этой галерее, — это: «Бырынчи, памирчи, кыргыз, шопер-механик Джумамат». Последние слова — о Джумамате Мусаеве, штатном, бессменном, коронном шофере Памирской биостанции…

Безотказный водитель, первый киргиз с Памира, получивший права, он прошел с Памирской биостанцией весь свой жизненный путь. Он был тверд и спокоен на самых опасных мостах и переправах, на самых узких участках дороги. Он был спокоен при обвалах и разливах рек. Но вот при малейших уколах самолюбия он был совершенно невменяем. При малейшем намеке на обиду он швырял ключи, гайки и шапку мне под ноги, ругался, как старый боцман, и выбегал с криком прочь. Сколько раз он требовал у меня расчета, боюсь сказать. Это цифра с несколькими нулями.

Много и часто выручал он Памирскую биостанцию. А вот в любом городе приходилось выручать его. Он панически, до судорог боялся каждой милицейской фуражки. В Душанбе, куда мы приехали на открытие республиканской Академии наук, он четыре раза проскакивал со страху мимо ворот академии, куда нам нужно было въехать. Со страху, потому что на углу стоял милиционер. Он мазал от страха мимо ворот и, проехав, опять и опять начинал заезжать вокруг квартала. Заезжал до тех пор, пока его не забрал этот же милиционер, который никак не мог понять, что, собственно говоря, Джумамат делает и почему все время ездит по кругу. Спасибо Ямину, он на хорошем таджикском языке за какие-нибудь два-три часа уговорил милиционера отдать Джумамату права.

Но не повезло Джумамату Мусаеву — первому шоферу-механику киргизу с Памира: несколько лет назад он ослеп. Сейчас он живет с семьей в Дарауткургане.

Шофер — это хорошая специальность. Это нужная специальность, красивая специальность. Я говорю о мрачноватых шоферах Памирского тракта. Это надежные и хорошие ребята.

Написать о сотрудниках, о людях экспедиции, о своих товарищах совсем не просто. Но, написав о караванщиках, о водителях, не писать о непосредственных сотрудниках экспедиции, об их характерах, об их жизни и судьбах нельзя. Интересные судьбы и интересные люди.

Поэтому я набросаю несколько портретов экспедиционных работников, несколько биографий, напоминающих биографии тех людей, которых я встречал в больших экспедициях. Но при этом не буду называть никаких фамилий.

Отобранные для этой книги портреты — в некоторой степени обобщение свойств характеров и судеб тех людей, которых я знал. Я хотел рассказать здесь не столько о реальных лицах, сколько о разных типах людей, встречавшихся мне за долгие годы экспедиционной работы.

О Великом систематике я слыхал с детства. О нем и о его знаменитой матери, той самой, которая в ночную пургу вынесла с ледников Монблана его отца, своего мужа, брошенного проводниками.

Когда я кончал курсы коллекторов при Академии наук, то пришел к нему и сказал, что очень хочу ехать в экспедицию в Среднюю Азию. Великий систематик, который в течение долгих лет вел исследования растительности Средней Азии, в это время уже заканчивал свои большие экспедиции.

Принял он меня в здании гербария, где бывал теперь больше, чем в горах и пустынях.

Гербарий — большое здание, стоящее у входа в Главный ботанический сад. Каждый этаж его представляет собой длиннейший зал, тесно заставленный рядами шкафов, поднимающихся от пола до потолка. В этих шкафах тысячи полок, на полках сотни тысяч папок, а в папках миллионы листов картона. На каждом листе этого картона прикреплен засушенный экземпляр растения. Сюда, в этот гербарий, поступали почти все растения, собранные ботаниками нашей страны. Экземпляров гербария, хранившихся здесь, были миллионы, а сотрудников, работавших тут, совсем немного.

И в этом гигантском хранилище растений всегда царила тишина.

На том этаже, где оказался я, сидело всего два-три молчаливых, бесшумных и незаметных человека, в том числе один молодой талантливый систематик. Он ходил неслышно, тихо улыбался, и его крупные белые руки с большими бледными пальцами, похожими на аксолотлей, обитателей подземных пещер, непрерывно перебирали гербарий. И гербарий н е ш у р ш а л в его руках!

На этом же этаже был и кабинет Великого систематика. Это был огромный человек, большой и тяжелый, как шкаф, всегда с всклокоченными волосами и всегда в поломанных очках на вытаращенных подслеповатых глазах. Он был крупнейший специалист по растительности Средней Азии, автор толстенных монографий и сотен работ поменьше. Только карточки с названиями его работ в библиотечном каталоге занимали полметра. И это здание построил он, и гербарий основал он.

Великий систематик тогда был в расцвете сил и был поразительно трудоспособен. Он с утра до вечера перебирал гербарий, и его сотрудники, и сам он работали как машина.

Он долго смотрел на меня и потом сказал:

— Хотите ехать в Среднюю Азию?

— Хочу. Очень.

— Не пожалеете?

— Думаю, нет! — сказал я.

И он долго смотрел на меня.

— Там жарко, там малярия и вообще трудно, — сказал он и опять долго молчал.

Потом он подписал мое заявление о приеме в экспедицию и задумчиво сказал, по-моему не мне, а себе:

— Но ведь я вот не жалею, что когда-то поехал?