Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Что еще о нем написать? Говорят еще, что он змей не боится, что змеи его боятся. И даже рассказывают, что когда однажды раненый кабан на охоте надумал пырнуть его клыком в локоть, то он обложил его «черным словом» и кабан убежал. Говорят, что это чистая правда.

Все, кто подъезжал к Памирской биостанции в Чечекты и в довоенные годы, и в военные, и в послевоенные, весной, летом или осенью, всегда могли видеть на ее опытных полях невысокую плотную фигуру в фуражке образца начала двадцатых годов, в черной жилетке, коротеньких штанишках и высоких шнуровых ботинках.

Это женщина, «продавшая душу» Памиру. Она то одинока, то окружена учениками. Она непрерывно работает, и в жару, и в снег, всегда. Кетменем она действует всегда сама — и будучи молодым преподавателем, и будучи профессором, и членом-корреспондентом.

Родилась она в Средней Азии, и только ее раннее детство было светлым. Еще в детстве она потеряла мать. А три года спустя после смерти матери к ней, школьнице, пришел отец и сказал, что и он скоро умрет. Отец был полковой священник, в молодости тщетно мечтавший об университете, о снятии сана, о другой, нерелигиозной жизни. Потом умерла жена, а потом оказалось, что и его дни сочтены. Он пришел к дочери, сели обсудили, что ей делать и куда деваться, когда его не станет. Конец ее детства и юность были уже одиноки, гимназию она кончала круглой сиротой.

Потом были Бестужевские курсы, мировая война, революция. И вот к ней, среднеазиатке, живущей в Петрограде, приходит весть о том, что по декрету Ленина в Ташкенте создается Туркестанский университет.

Кругом разруха, гражданская война, а в феврале 1919 года на Брянском вокзале стоит под погрузкой эшелон, в который все высшие школы Петрограда и Москвы везут все, что могут, — книги, приборы, коллекции для вновь созданного Туркестанского университета. Москва и Петроград дали библиотеки, Тимирязевская академия — аппаратуру для сельского хозяйства. Грузились больше чем полмесяца. А ехали два месяца.

И сразу в Ташкенте началась бешеная работа.

В 1923 году Совнарком Туркестанской республики организует экспедицию на Сарезское озеро. Ведь если оно прорвется, то смоет многие города Средней Азии. В эту экспедицию рвется и она. И с этого начинается ее «заболевание» Памиром, начинается Большая Памирская Экспедиция, в которую она уходит на всю жизнь.

В 1927 году ей предлагают новый маршрут по Памиру. Геолог Наливкин дал лошадь под седло и лошадь под гербарий. Теперь она идет через Ош, через Каракульскую котловину, через Восточный Памир на Западный. На Западном Памире она увидела овринги. Это такие тропы по крутейшим скалам. Иногда это кладка из камней, иногда упоры для ног, выбитые в скале. А вот в Шидзе овринги другие. Здесь к скале прислонены два ствола тополя с дырками, в Дырках перекладины. Это лестница высотой десять метров, ведущая на неприступную скалу. С этой неприступной скалы нужно идти метров десять по карнизу. А выше вторая такая же лестница, и только наверху, уже над кручей, по скале идет «хорошая», «безопасная» тропа шириной двадцать — тридцать сантиметров. По ней уже можно идти, не цепляясь за скалу руками. Но верхняя лестница с фокусами: мало того что она качается — еще поперечные палки вставлены кое-как и выскакивают. В одном письме, рассказывая про верхнюю лестницу, она писала, что «ступеньки у нее выдвижные. Когда в руку возьмешь, выдергиваются. Мне это пришлось испытать на верхней ступеньке. И впечатление оставляет острое; как это мне повезло — вставить поперечину на место, когда она выскочила, ума не приложу».

Ей повезло, она дошла до конца маршрута. А вот ее лошадь на одном овринге кувыркнулись вниз…

Эти два путешествия — 1923 и 1927 годов — были рекогносцировкой. А уже с 1933 года начинается великое наступление на Памир, и это наступление связано с рождением Памирской экспедиции САГУ, с великолепной деятельностью ее основателей. Она становится заместителем начальника этой экспедиции.

1933 год. Экспедиция САГУ в составе всего нескольких человек делает рекогносцировку по Восточному Памиру, заходит в Джаушангоз и Булункуль — и там появляются первые опытные посевы. Но в ту пору двигаться по Памиру было все равно что играть в рулетку. Если она благополучно одолела Шидз, то на переправе через реку Кокбай под ней сбило лошадь и она сама чуть не утонула. Начальник экспедиции в том году тоже отличился: скатился вместе с лошадью с овринга. У лошади были переломаны все ребра и ноги, у начальника — только два ребра.

А с 1936-го начинаются основные работы на стационаре в Чечекты. Под ее контролем испытываются огромные коллекции ячменей, пшениц, турнепса, репы, редиса. Непрерывная многолетняя кропотливая работа с весны до осени по сортоиспытанию культур, пригодных для Памира. Этому делу она и отдает всю жизнь. И не зря. В результате мы сейчас твердо знаем, что на высоте 3800 метров могут расти редис, турнепс, репа, лук. Отобраны сорта ячменей. Потом, когда выяснилось, что кормовые растения — люцерна, клевер, тимофеевка — расти на Восточном Памире не могут, она начинает отбирать для культуры кормовые растения из дикой флоры Памира, начинает создавать новые кормовые растения из диких. И это ей удается.

И так с 1934 года и до самой войны — каждое лето опытные поля и маршруты. Все военные и послевоенные годы она тоже проводит на полях Памирской биостанции и в маршрутах — в Модьян, Алайскую долину, на Шахдару…

Сейчас ей около восьмидесяти, но свое семидесятилетие она праздновала на Памире. Вся ее жизнь ушла на нечеловеческую борьбу с природой, с жесткой, суровой, но, как оказалось, не совсем неприступной природой Памира. Длинная жизнь, полная каторжного труда, как гвоздь, вбитая, вогнанная в Памир. Все менялось: годы, сорта, люди. Она оставалась. Она встает раньше всех и норовит всех будить, за что на нее многие ворчат; она целые дни с кетменем: сама поливает, окапывает, наблюдает, за что многие над ней посмеиваются. Она всегда опаздывала к обеду и к ужину, и за это на нее тоже ворчат. Она всю жизнь думала, что могла бы сделать в десять раз больше, чем сделала, поэтому кидалась на все и все хотела сделать сама. И если не в десять, то раза в три больше, чем могла, она все-таки сделала.

Вспоминается мне еще одна жизнь, жизнь человека, только-только вошедшего в науку. Судьба отпустила ему не меньше талантов, чем другим, но вот времени не отпустила.

Это был мой одноклассник. Он вырос в рафинированно-интеллигентном ленинградском семействе. Отец его был первоклассный скрипач, ученик Танеева, мать до революции была спириткой, секретарем мистического журнала «Ребус». Не знаю, насколько это точно, но он клялся, что знаменитую книгу йога Рамачарака об индийских йогах на самом деле написал его дядька, носивший «в миру» совсем другую фамилию и живший в Ленинграде на 7-й Советской.