Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Через несколько дней мы втроем отправились вверх, на Зор-Чечекты, и сидели там два дня. Мы с Тадиком в ледниковом цирке проводили ботанические наблюдения, а Олегу, так звали аспиранта, нужны были козлы.

Мы-то с Тадиком свое дело сделали, а у Олега ничего не получалось. Козлов, как он выразился, он так и «не узрел» и никого из них не «прищучил», поэтому, когда мы пошли вниз, он остался. По его желанию палатку мы сняли и спальный мешок его забрали, а он остался в одном ватнике, чтобы еще ночь покараулить козлов. Но вместо ночи он прокараулил у ледника двое суток, пока не «срубил» козла.

Только тот, кто работал на Памире, может понять, что́ это такое — караулить козлов на высоте 4800 метров две ночи сряду, «греясь на месяце» при морозе десять градусов. И когда через два дня он вернулся с козлом, я спросил его: «Ну как?» — намекая в основном на ночевки, то он ответил: «Да ничего!» И я подумал: «Ну, этот, кажется, тянет».

Потом мы отправились с ним на Баландкиик и работали там два месяца. На Баландкиике работать трудно. Мы все время были на высоте от 4100 до пяти тысяч. И жить нам было тяжело, да еще холодно и голодно. Но выдержка у Олега была каменная, он никогда не хандрил и не жаловался. А я, нужно сказать, один раз его подвел, очень подвел, но он промолчал.

Как-то раз я без него начал переправляться с ишаками через реку. Река была неглубокая, но очень широкая и холодная-холодная, а высота четыре с половиной тысячи метров. На такой высоте и человеку трудно, и ишаки шли через реку с трудом. Но хотя вода била сильно, большинство ишаков перешло благополучно. Мне и Мамату пришлось переходить реку несколько раз, сколько — я и счет потерял.

Я выбился из сил, и Мамат выбился из сил. А один ишак все не шел и все ложился в воду, ложился и ложился, и вода тащила его. Мамат перешел впереди с предпоследним ишаком — тот еще шел. А я остался с последним на середине реки. Поднимал я его раз сто, но он все поджимал ноги, когда я пытался снова поставить его. Наконец у меня разжались пальцы от усталости, и ишака поволокло. Ишак уже не сопротивлялся.

Я был в таком же состоянии, как и ишак. Мне тоже уже было все равно. И я боялся, что и меня сейчас вода свалит и поволочет. И я ушел. Я оставил ишака на середине реки и пошел к берегу, а когда дошел, то стоял на берегу и смотрел на ишака, который застрял между камней в реке. Я был совершенно без сил. Не знаю, сколько я так стоял — пять минут или десять, когда пришел Олег. Мы вместе вошли опять в реку, принесли снятые с ишака вьючные сумы, потом седло. Потом принесли ишака, но он уже был мертвый. А сумы, те самые сумы, в которых была кинопленка, оказались залитыми водой. На этой пленке были кадры, на которые Олег с огромным трудом снял диких козлов. Им цены не было, этим кадрам, а я их угробил. Но Олег промолчал. Только и сказал: «Да-аа!» — когда вылил воду из коробок с пленками…

За эти испорченные пленки я всегда был в долгу перед Олегом.

Правда, я считал, что несколько выручил Олега там же, на Баландкиике, когда не пустил его переправляться через реку за медведем. Он сгоряча обязательно полез бы и утонул. Медведь был на той стороне реки, а Баландкиик в этом месте сумасшедший. Конечно, добыть шкуру и череп медведя с Памира, с Баландкиика, было для Олега очень важно. Вот и пришлось ему тащиться вверх по реке на переправу. Я этого категорически потребовал.

У меня на стене висит медвежья шкура, добытая Олегом. Количество медведей, добытых им, достаточно велико, и попадал он с этим «чермным зверем» в разные сложные положения, но почему-то в противоположность обычным рассказам о нападающем опасном, хищном, коварном звере он говорил о медведе всегда с любовью и нежностью, как о каком-то слабом и беззащитном существе.

Тогда, на Баландкиике, Олег все-таки убил медведя, а медведь оказался медведицей да еще с медвежонком. И в настроении Олега произошел резкий перелом. Он все время повторял:

— Куда же теперь этот малый денется? — это о медвежонке.

Жена Олега Галя рассказывала, как в Якутии, уже гораздо позже, Олегу нужен был экземпляр медведя из Верхнеомолонской впадины, но столкнулся он с ним, когда сам был измучен и устал до предела. Но медведь не напал, а «кинулся бечь». И еще долго, поглядывая в бинокль, они видели его бегущим по склону гольца, пока он наконец не скрылся за перевалом. Когда, через час, и чай был готов, и все отдохнули, Олег неожиданно с сожалением сказал:

— Вот мы тут чаевничаем, а он, бедняга, все удирает!

Вообще если говорить о настоящих экспедиционных работниках, то второго такого встретить мне в жизни не удалось. Это был человек, созданный для экспедиции.

Он родился в деревне в семье сельского учителя, с детства любил природу — лес, реку, озера. Он с детства знал всех птиц и был хороший охотник и рыболов, поэтому, конечно, пошел в университет на биологический. Но началась финская война, и он пошел с лыжным батальоном на фронт. Началась Отечественная — пошел добровольцем в десантники.

Когда он партизанил, его зачем-то послали в свою деревню, и кто-то из предателей немедленно выдал его немцам, сообщив, что он десантник и партизан. Олег ни в чем не признавался: «Был на окопах, прятался в лесу, пришел в свою деревню». Его долго держали и каждый день били. Держали в подвале школы, а бить выводили в классы. Он говорил:

— Иногда, знаешь, подолгу били. Когда руками бьют, это ничего. Когда палкой, это хуже. И когда бьют, знаешь, что самое важное? Самое важное вставать и закрывать голову и живот. Если сбили, обязательно надо вставать, иначе начнут бить ногами и изломают. А встанешь, они бьют, бьют и устанут. Меня, знаешь, все больше в классе били, а на стенах карты и все кровью забрызганы. И когда на Италию или Индию брызги летят, ничего. Когда по Сибири — хуже, а вот когда до Северного полюса брызгает, тут только об одном думаешь: молчать, молчать. И как собьют — вставать, вставать.

— Сколько же это продолжалось?

— Да, знаешь, порядочно. Я как-то уж потом и со счета дней сбился. Каждый день, без выходных, даже по воскресеньям не ленились.

— А что дальше было?

— А дальше смешно: не то мое дело по пьянке потеряли, не то следователь новый мне поверил, только меня выпустили.

— И что?

— А ничего, через две недели опять забрали.

Почему его опять забрали, это уже рассказал мне не он, а его брат. Он пожил дома с неделю, потом приехал какой-то представитель рейха. Сход всей деревни. Агитировали на работу в Германию. Добровольцев не было. Стали вызывать поодиночке. Вызвали его и сказали: «Или к Власову, или на работу в Германию, или смерть». Олег, пожав плечами, при всей деревне спокойно ответил: «Против своих воевать не буду, в Германию не поеду, если другого не остается — значит, смерть». За это он был отправлен в лагерь уничтожения, но бежал, партизанил и кончил войну уже в регулярной армии.