Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

К вечеру мы разбили лагерь в таком месте, где долина имела всего метров сто в поперечнике. Тут росли кусты более чем в рост человека. Снег покрывал все склоны долины, река текла в причудливом лабиринте наледей. Она кипела, то изливала свои струи на поверхность льда, мгновенно образуя новый ледяной пласт, то с глухим рокотом шла десятками невидимых ручейков в ледяных коридорах. Все трещины и края промоин были покрыты причудливым и нежным кружевом из тончайших ледяных игл. Это застывали пары воды, едва соприкоснувшись с ледяным воздухом.

Я долго ходил, с опаской поглядывая на реку. Кто его знает, где мороз скует и запрет воду, а где она разольется. Но так и не смог решить, на месте мы разбили лагерь или нет.

Уже в сумерках в большой палатке затопили печь. У входа я бросил войлок, скомандовал Инде ложиться и покрыл ее сложенным в несколько раз брезентом.

До этого лагеря один конь едва дошел и лег. Ему было плохо еще прошлой ночью, в лагере под перевалом. А тут совсем стало плохо. Видимо, тутек, горная болезнь.

В палатке тепло, горят свечи. Неприятно только, что несколько банок консервов полопались от мороза. Даже варенье замерзло. Палаток у нас две, печка одна. Когда мы отдали нашу печку в другую палатку и стали укладываться, мгновенно стало так холодно, что свечи погасли, — огонь фитиля не мог растопить стеарин. Мы плотно закрыли вход, расстелили кошму, на нее положили надувные матрасы, сверху двойные спальные мешки, залезли в них и еще покрылись полушубком. Все равно холодно. Очень холодно. На улице, наверное, между тридцатью и сорока.

Ночью покоя не было, заснуть я не мог. Непрерывно с грохотом лопался лед, и шум воды слышался возле самой палатки, точно наледь вскрыло совсем рядом и сейчас нас зальет ледяной кашей. А позже начали отчаянно лаять наши собаки, бились лошади и Инда норовила выскочить из палатки. Это сверху, со склона, подошли волки. Они стояли где-то невдалеке и время от времени подвывали.

И хотя я был уверен, что волки не посмеют напасть на лошадей, каждый раз, когда вой раздавался особенно близко, я не выдерживал, выскакивал из мешка, находил валенки, полушубок и подолгу стоял у входа в палатку, сжимая ружье и вглядываясь в темноту.

Так прошла ночь.

Утро у нас на дне долины наступило поздно. Были слишком высоки горы, и зимнее солнце очень долго не могло подняться выше их и осветить дно долины. Это произошло только в середине дня.

Разбив свой отряд на пары, я разослал их в разные стороны по долинам левобережных притоков. Вооруженные, но с категорическим приказом не стрелять двойки разошлись: Мамат с Тайчибеком — на реку Сасык, Султан с Карвоном — по узкой щели южного склона, я с Чоршамбе — вверх по долине. С нами была Инда.

Медленно, тяжело шагали мы, разглядывая снег. Несколько раз посылал я Инду искать, но она никакие следы не брала: человеческих следов ведь не было, а к следам животных — волков, лис и архаров — она, как и положено овчарке, была совершенно равнодушна. Искали мы целый день. Ничего.

Еще день поисков. Мы обшариваем теперь правобережные притоки. Я настолько привык за это время наблюдать за следами, что, посмотрев на них, даже старому охотнику Мамату Раханову мог рассказать, зачем свернули в сторону волки, почему мирно пасшееся стадо архаров вдруг рванулось вверх и на бешеном аллюре ушло в гору, как мышковала лиса.

На следующий день лагерь снялся, и мы двинулись вниз по Пшарту. На месте лагеря, оскалив зубы, остался лежать мертвый конь. Он пал этой ночью.

Мы идем вниз по обледенелому Пшарту. Теснее и теснее сходятся скальные склоны. Резче, глубже стала щель, по ее дну клокочет река. Она то разливается, покрывая всю долину ледяными пластами, то бьется, дымясь, в глубоких промоинах, то, шурша и звеня, широкой струей бежит по льду. Наш караван идет вниз по долине, то скользя по льду, то поднимаясь на склоны, чтобы обойти глубокие протоки и ледяные нагромождения.

В неподвижном воздухе не шевелясь стояли тоненькие закоченевшие березки. Звенел под копытами лед, шуршал галечник, и в узких теснинах гулкое эхо громко и тревожно повторяло стук кованых копыт. Я посмотрел вперед и оглянулся на товарищей. Они тоже серьезно и тревожно смотрели вперед. Теперь я понял, почему Уразали сказал: «Не ходи, сейчас там нехорошо».

Сюда, на дно теснины, сдавленной с обеих сторон черными скальными стенами, давно не заглядывало зимнее солнце. Пшарт, стиснутый скалами и скованный морозом, местами нагромоздил льдину на льдину, создав стены и завалы, местами оставил глубокие клокочущие провалы, полные воды или ледяной каши. Застывшие ледяные валы создавали ледяные плотины, а за ними копилось полужидкое ледяное крошево, заполнявшее всю долину. Время от времени со страшным грохотом эти плотины лопались, и огромные запасы воды, в сотни, в тысячи кубометров, с шипением устремлялись вниз по долине, выворачивая кусты и деревья, которые мгновенно вмерзали в такие плотины.

Подойдя к первой запруде, мы остановились в раздумье.

— Ну как? — оглядывая товарищей, спросил я.

— Ничего, начальник! — вдруг весело закричал Мамат Раханов. — Ничего, айда! — И резким ударом камчи загнал свою лошадь в эту ледяную кашу.

С плеском один за другим двинулись через широкий разлив воды за запрудой наши кони. По колено, по брюхо, по грудь шли они в ледяном крошеве. Скользили копыта по обледеневшим камням, по льдинам.

Мы то выходили на сухую часть долины под скалами, то вновь загоняли лошадей в мутную ледяную воду. И снова и снова карабкались на обледенелые берега или на льдины.

Пройдя очередную запруду, остановились. У лошадей дрожали ноги и тяжело раздувались бока. И тут почти бесшумно, с каким-то легким шорохом лопнула запруда выше нас, и ледяной вал начал наступать на нас, прижимая к крутой стене. Пронзительно свистя, Мамат бил своего коня камчой. Плеск воды, обезумевшие глаза лошадей. Скользя и спотыкаясь, мы понеслись вперед. Чоршамбе, самый молодой, так растерялся, что закрыл лицо руками и остановился. Я с силой хватил его лошадь камчой, она рванулась, и все проскочили.

Выкарабкавшись на осыпь, мы уже с безопасного места смотрели, как ледяной вал прошел у нас под ногами. Потом мы спустились и опять шли по воде и по камням. Инда каким-то особенно тоскливым взглядом каждый раз смотрела на меня, а потом безропотно кидалась в ледяную воду. На третьей переправе она совсем заледенела, и сосульки стучали у нее на груди и на животе.

Я потерял счет, сколько раз наш караван пересекал глубокие заводи и двух-, трехметровые запруды за ними. Иногда тяжелый ледяной вал то тихо, то с грохотом шел сверху, порой вплотную, на нас, готовый смять и смолоть, и мы то неслись вперед, спасаясь от него, то опять карабкались на осыпь, чтобы пропустить его мимо.