Григорий Плоткин - Поездка в Израиль. Путевые заметки

Через несколько дней мы гуляли по узеньким улочкам довольно большого поселка Беершебы, где сосредоточены строительные организации, осваивающие пустыню Негев. Трудолюбивым еврейским рабочим приходится прилагать здесь немало усилий для осуществления ирригации сожженного жестоким солнцем грунта.

Показывая нам чисто выбеленные одноэтажные домики, наш гид, известный уже читателям Соломон Абрамович Гурвиц, нарисовал идиллическую картину жизни рабочих в этом краю. И потому я удивился, заметив непонятную торопливость гида, звавшего нас к автобусу:

— Прошу не расходиться! Сейчас поедем! Надо спешить!

В чем причина такой спешки? А в том, что к нам подошли рабочие местных рудников. Вид их был очень непрезентабельный: лохмотья вместо одежды, мешковина на плечах, бледные и пожелтевшие лица…

Соломон Абрамович засуетился, попросил нас быстрее занять свои места. Но тут случилось нечто неожиданное: один из рабочих, слышавший рассказ Гурвица, вдруг крикнул:

— Не верьте вашему гиду! Все это неправда! Мы здесь мучаемся, голодаем!

Соломон Гурвиц, вскочив с места, побежал к аккуратному домику, на котором красовалась вывеска врача.

«Не телефон ли ему нужен?» — подумал я.

Не знаю, собирался ли наш гид звонить, но мы его остановили:

— Соломон Абрамович, куда вы? Разве мы больше не торопимся?

Со злостью он повернулся и сел в автобус. Мы поехали, слыша за собой возбужденный гомон. Мне захотелось описать это событие. В моем блокноте появилось стихотворение «Не верьте гиду!» Вот оно:

Концертный зал тель-авивской филармонии был переполнен зрителями. На просцениуме разместился освещенный прожекторами израильский симфонический оркестр, основанный в 1936 году известным музыкантом Брониславом Губерманом.

— У вас всегда собирается столько публики? — спросил я своего соседа, пухлого, седеющего брюнета, на верхней губе которого странно подпрыгивали узенькие «испанские» усики.

Он засмеялся:

— Нет! Сегодня у нас гастролеры. А в обычные дни не заполняется и половины зала!

— Почему же?

— Билеты стоят слишком дорого. Оркестрантам, чтобы как-то просуществовать, приходится выступать с концертами почти через день. Публика знает их репертуар уже наизусть…

— Хорошую музыку можно слушать и по нескольку раз!

Толстяк выразительно дважды щелкнул средним и большим пальцами правой руки:

— А деньги? Такую роскошь не каждый может себе позволить!

В зале погасили свет. У пульта появился худощавый пожилой мужчина в белом смокинге — главный дирижер нью-йоркской «Метрополитен-опера» Димитрий Митропулос. Грек по происхождению, выдающийся музыкальный талант, он не нашел себе применения на родине и был вынужден еще в 1930 году, покинув Афины, скитаться по разным странам мира. Некоторое время он был «модным» в Соединенных Штатах, но за последние годы джазовая музыка всячески теснит его.

Израильская публика тепло встретила Митропулоса и прибывших с ним вокалистов, актеров «Метрополитен-опера» Хильду Цадек, Ричарда Тукера, Чезаре Барделли, Лавренце Давидзона.

В этот вечер они в концертной интерпретации исполняли «Тоску» Пуччини. После Митропулоса наибольший успех выпал на долю Хильды Цадек. Ее сильное драматическое сопрано и незаурядное актерское мастерство заставили австрийских музыкальных критиков после гастролей этой певицы в Вене писать, что она «не просто пела партию Флории, не просто играла ее роль, а в самом деле была ею».

Интерес к талантливой актрисе усиливался еще и тем, что она — бывшая жительница Иерусалима, воспитательница, а затем медицинская сестра в детском отделении иерусалимской больницы, стала певицей лишь после того, как десять лет назад покинула Израиль.

Через несколько дней после концерта мы встретились с Хильдой Цадек в вестибюле хайфского «Сион-отеля».

— Мы, советские туристы, с удовольствием слушали ваше выступление в Тель-Авиве. Вы доставили нам большое наслаждение!

— Ваша похвала меня особенно радует. В вашей стране ценят и понимают музыку. Правда, мне никогда не приходилось бывать в Советском Союзе, но я слышала о нем буквально чудеса. Если представится возможность, обязательно приеду.

— Будем очень рады.

У нас завязывается интересная беседа об интернационализме подлинного искусства, которое помогает народам лучше понять друг друга, об искусственных спутниках Земли, запущенных Советским Союзом, о Гилельсе, Давыдовой, Гмыре, Ван Клиберне… С большим восхищением Цадек говорит о музыке Дмитрия Шостаковича.

— Не ожидали, — говорим мы Хильде Цадек, — увидеть вас в Хайфе. Разве ваших концертов в Тель-Авиве больше не будет?

Она отрицательно качает головой:

— В городской филармонии около двух тысяч мест. Вторично заполнить такой зал публикой почти невозможно!

Припоминаю этот просторный, хорошо оборудованный концертный зал. В антракте после первого действия «Тоски» я спросил своего соседа:

— Скажите, почему в программе написано не «Зал филармонии», а «Фредерик Р. Манн Аудиториум»?

— Это одно и то же, — объяснил толстяк. — Концертный зал носит имя Фредерика Манна потому, что этот американский миллионер пожертвовал крупную сумму на его строительство. Он оплатил процентов двадцать всех расходов.

— А остальное?

— Остальное муниципалитет собрал с населения в виде налогов.

— И все же залу присвоили имя мецената?

Усики соседа вновь начали нервно подпрыгивать.

— Если бы только это! Когда торжественно открывали филармонию, Фредерик Манн пожелал, чтобы первым здесь исполнили гимн Соединенных Штатов Америки, а потом уже израильский государственный гимн. Руководители филармонии возразили. Назревал крупный скандал. Но Бен-Гурион как глава израильского правительства приказал исполнить волю Фредерика Манна. Первым был исполнен американский гимн.