Серпухов Иванович - Одна из страничек освоения Северо-Востока

Мы с Бойковым также стремились поскорее приступить к исследованиям - полевой геологический сезон здесь разве лишь чуточку длиннее навигационного. Учитывая это, нас отпустили, когда были собраны стены первого дома. Осмотрев в первые дни габбро-диабазовый массив мыса Северного, мы по прибрежной плоской равнине направились к невысокой возвышенности, расположенной в нескольких километрах от поселка, шли, делились впечатлениями, не приглядываясь к однообразной поверхности тундры, уже знакомой и не представлявшей для нас интереса.

Район же оказался интересным: удалось собрать фауну, определить возраст пород, наметить границу распространения ледниковых и современных морских отложений и исследовать довольно большую площадь. На станцию я вернулся почти одновременно с Бойковым и Семеновым. Они привезли почти полную байдарку горбуши, кучу впечатлений и, увы, отрицательное заключение о пригодности байдарки для геологических исследований. Отправились Бойков с Семеновым морем, но вскоре наткнулись на сплошной лед, перетащили байдарку в лагуну, а когда лагуна кончилась - опять в море, и так много раз. Пришлось-таки потрудиться, но зато быстро добрались туда и обратно.

Пока Семенов выполнял поручение Петрова, Бойков исследовал небольшой остров Колючий, сложенный наиболее древними в районе гнейсами и гранитами. На обратном пути им встретилась небольшая речка, по которой шла горбуша. Масса рыб неудержимо стремилась вверх по реке. На мелком перекате, до которого они добрались на байдарке, рыба ложилась на бок и двигалась так медленно, что ее можно было ловить руками. Они решили снабдить рыбой станцию. Дело, однако, подвигалось очень медленно. Горбуша выскальзывала из рук, и редко которую удавалось бросить в байдарку. Кому-то пришла идея поддавать рыбу ногами, как футбольный мяч. Сразу пошло на лад - через полчаса лодка наполнилась трепещущими лососями.

Горбуша пришлась очень кстати. Рыба была единственной живностью, которую зимовщики могли с аппетитом есть. Мясо встречавшихся в изобилии морских уток и гусей, не говоря уже о нерпах, лахтаках, моржах и даже белых медведях (тогда их отстрел не запрещался), сильно пахло рыбой. Привыкнуть к этому запаху никто из нас не мог, хотя чукчи ели, да похваливали.

Для геологических целей водный транспорт не подходил, так как вдоль берега моря простиралась широченная, лишенная обнажений низменная равнина, и база на берегу нечего не давала. Следовало искать другой транспорт. Заведующий факторией советовал воспользоваться носильщиками из местных чукчей. Жили они небогато и охотно согласились подработать, так как охотничий сезон еще не наступил. Работа сразу наладилась. В зависимости от расстояния, на которое забрасывались харчи и снаряжение, с нами шло трое или четверо парней. Один, а то и двое немного знали русский язык и были переводчиками, хотя и плохонькими. Чукчи помогали донести груз и уходили, условившись, когда за нами придти, а мы натягивали палатку и приступали к работе.

По пути к новому району один из нас - я или Бойков - производил съемку, а другой нес наравне с чукчами груз. Съемщик задерживался у обнажений, делал записи и зарисовки, брал образцы пород и постоянно отставал. Время от времени его приходилось поджидать, носильщики сбрасывали груз, присаживались, курили. Я, на таких остановках, расспрашивал носильщиков о быте береговых чукчей и учился чукотскому языку - записывал и запоминал наиболее распространенные слова и простые вопросы ("Как называется река?”, "Далеко ли стоят люди?", "Как пройти?" и пр.).

Мы втянулись в работу и ближе ознакомились с местными условиями. Далеко не всюду тундра была такой негостеприимной, как в первые дни: не на чем было воды вскипятить. На многих участках встречались мхи и лишайники. Многочисленны и разнообразны были болота с широко развитой морозной трещиноватостью и, иногда, с вязкими грязевыми потоками. Русла некоторых рек были окаймлены густыми зарослями кустарников, а в распадках, закрытых от лютых северных ветров, росли небольшие рощицы полярной ивы, отдельные деревья которой достигали 4 - 5 метров в высоту. Мы научились выбирать места, где можно было быстро набрать топлива, чтобы изготовить пищу. Для этого годились многие мхи и лишайники, не говоря уже о кустах.

Мы поняли, насколько чукотская одежда, сшитая из нерпичьей кожи, удобнее и приспособленнее нашей, и переэкипировались. Особенно хороша была обувь, сшитая наподобие унтов. Лёгкая и абсолютно непромокаемая, она позволяла ходить по болотам, бродить по ручьям и неглубоким речкам всегда с сухими ногами. Правда, от долгого пребывания в воде обувь намокала, но не промокала, а высушенная становилась жесткой, и ее приходилось долго разминать, чтобы она приобрела прежнюю эластичность. Штаны и кухлянки до наступления холодов менее удобны - в них было жарко, особенно с грузом за плечами. Мы пользовались ими только в сырую погоду.

Вдали от морского побережья мы впервые столкнулись с чукчами-оленеводами - чаучу. В погожий августовский день мы шли к югу от полярной станции в сопровождении четырех носильщиков. Я нёс груз наравне с ними, а Бойков шел со съемкой. Погода была прекрасная, мы не очень торопились. Но к вечеру теплый юго-восточный ветер сменился холодным северо-западным. Появились облака. Чукчи с тревогой поглядывали на небо, переговаривались и ускоряли шаг. Я едва поспевал за ними - мы поднимались на водораздел к реке Этакунь - спросил, в чем дело?

- Пурга будет,- коротко отвечал Уутыгин, носильщик, знающий русский. - Надо торопиться к чаучу.

- К каким чаучу?

- Там,- кивнул он в направлении нашего пути,- в Этакунь, к Риттльхену.

За этим разговором мы поднялись на водораздел и увидели широченную долину Этакуни, рассыпавшееся по ней огромное стадо оленей и несколько яранг.

- Риттльхена олени, Риттльхена яранги, - сказал Уутыгин, - спать там надо.

Ветер усилился. Потемнело. Редкими хлопьями начал падать снег - первый в этом году. Это случилось 19 августа. Подошел Бойков. Мы заторопились, но до яранг оставалось несколько километров. Добрались до них только в сумерках. Носильщики провели нас в ярангу Риттльхена.

Посреди яранги горел костёр. Было дымно и с улицы темновато. У костра, на оленьих шкурах, сидели и пили чай несколько человек: бородатый старик, две женщины - пожилая и молодая с грудным ребенком - и два подростка.

Уутыгин обратился по-чукотски к старику, очевидно, представляя нас, так как тот поднялся с места, пригласил нас к огню, а пожилая женщина засуетилась по хозяйству.

- Садись чай пить! Чай пауркен! - сказал Уутыгин,- мы другой яранга пойдем,- и направился вместе с другими носильщиками к выходу.