Адам Водницкий - Провансальский триптих

Состоящие из трех книг «Императорские досуги» ( Liber de mirabilibus mundi, Solatia imperatoris, Totius orbis descriptio [156] «Книга о чудесах мира», «В утешение императору», «Полное описание вселенной» ( лат. ). ), написанные на изысканной средневековой латыни и предназначенные, как указывает само название, для развлечения императора, — своего рода энциклопедия, сборник сведений о тогдашнем мире. Когда Гервасий Тильберийский писал свой труд, Земля была плоской, как плавающий по морю лист, над ней кружили Солнце и Луна, а звезды были прикреплены к небесной сфере, за которой обитали Бог и ангелы. Сочинение, полное красочных описаний, иллюстраций и притч, складывается из трех частей. В первой ( Prima Decisio ) рассказывается о начале мира и библейских временах, во второй ( Secunda Decisio ) описаны разные страны и населяющие их народы, третья ( Tertia Decisio ) представляет собой собрание рассказов о чудесах, аномалиях, странных происшествиях и удивительных обычаях.

Я с интересом листал страницы, читая кое-какие отрывки, и вдруг, в XIII главе первой части под названием De mari [157] «О море» ( лат. ). , наткнулся на фрагмент текста такой волшебной поэтической силы и вместе с тем столь близкий моим впечатлениям последних нескольких дней, что я замер, затаив дыхание, как будто наткнулся на описание часто повторяющегося сна, картины которого вдруг вырвались из темноты и обрели реальность.

Образ недавно обнаруженной церкви, загадка едва заметного в полумраке апсиды якоря, и прежде всего окружающая это место аура таинственности, вдруг приобрели особый смысл, заставили задуматься: а не послание ли это, не знак ли из глубины веков, предостерегающий от однобокого видения мира?

Конечно же, это не могло быть случайностью! Вряд ли я ошибся: здесь действительно произошло что-то необыкновенное. И вот пожалуйста: я нахожу в Otia Imperialia волнующую историю, сдержанно-строгое описание которой предполагает ее правдивость; произошедшее потрясло современников и оставило неизгладимый след.

История эта, видимо, поразила и Фредерика Мистраля, многое заимствовавшего из Otia Imperialia , — недаром он включил ее в число легенд, чудес и необыкновенных событий, опубликованных в одном из томов «Прозы альманаха».

Les gens pouvaient croire que notre atmosphère était me mer céleste, une mer pour ceux qui vivaient au-dessus. Cette histoire était sur des gens qui sortaient de l’eglise, et ils voyaient une ancre pendant du ciel au bout d’une corde. L’ancre s’est prise dans les tombes, et alors ils ont vu un homme descendre le long de la corde pour la libérer. Mais quand il a atteint la terre, ils se sont approchés de lui et il était mort… Mort, comme s’il s’était noyé.

Люди могли верить, что наша атмосфера являет собою небесное море — море для тех, кто живет над ним. В истории этой рассказывалось о людях, которые, выходя из церкви, увидели якорь на конце свешивающегося с неба каната. Якорь застрял между каменными надгробиями, и тогда они увидели человека, спускающегося по канату, чтобы высвободить якорь. Когда его ступни коснулись земли, люди подошли к нему, но он уже испустил дух… Умер так, как будто утонул.

Дальше рассказывается о том, что прихожане похоронили моряка на церковном кладбище, а якорь, отрезав от каната, повесили — на вечную память — в притворе церкви.

Помню также апрельский день в Любероне: я искал монастырь в Вальсенте, где был дом моего друга Поэта, и заблудился. Помню наркотическое упоение тем, что я брожу в одиночестве по горному бездорожью, ощущение, сходное с экстазом, каковой на перевалах порой охватывает паломников, идущих к святым местам, — и это бездонное молчание, когда представителю людского рода особенно близки проблемы жизни и смерти, как везде, где присутствие мира тягостнее, чем присутствие человека…

Я взбирался вверх по склону, как вдруг, будто по волшебству, странным образом раздвоился: увидел самого себя сверху, будто глазами висящей в небе птицы — ястреба или орла с извивающейся в когтях змеей. Из дальних закоулков памяти выплыли слова о поисках пути, о голосе из страны детства — отрывки из поэмы, родившейся именно туг, в заброшенном монастыре, который я искал, бродя по выгоревшим пустошам Люберона:

Mais pourquoi gravit-il maintenant cette butte presque escarpée, encore que les arbres у soient aussi servés qu’en dessous, le long d’étroites ravines? Ce n’est sûrement pas par ici que le chemin passe.

Et ce n’est pas de la-haut qu’il aura vue.

Ni pourra crier son appel.

Je le vois pourtant qui monte parmi les fûts, dans les pierres.

S’aidant d’une branche basse quand il sent le sol trop glissant à cause des feuilles sèches parmi lesquelles il у a toujours ces cailloux roulant sur d’autres cailloux: losanges de bord acéré et de couleur grise, tachée de rouge.

Je le vois — et j’imagine la cime. Quelques mètres d’a-plat, mais si indistincts du fait de ces ronces qui atteignent parfois aux branches. La тêте confusion, le тêте hasard que partout ailleurs dans le bois, mais ainsi en est-il pour tout ce qui vit.

Un oiseau s’envole, qu’il ne voit pas. Un pin tombé une nuit de vent bane la pente qui recommence.

Et j’entends en moi cette voix, qui sourd du fond de l’enfance:

Je suis venu ici, déjà — disait-elle alors — je connais ce lieu, j’y ai vécu, c’était avant le temps, c’était avant moi sur la terre.

Je suis le ciel, la terre.

Je suis le roi. Je suis ce tas de glands que le vent a poussés dans le creux qui est entre ces racines.

Но зачем он решил теперь взобраться по крутому, почти отвесному склону холма, заросшему деревьями так же густо, как эти тесные лощины? Уж там-то, наверху, точно не найдешь дороги.

Да и разглядеть ее оттуда не удастся.

Или до кого-нибудь докричаться.

Все же я вижу, как он лезет вверх, протискиваясь между стволами, вскарабкиваясь на валуны.

Цепляясь за низкие ветви, когда ноги начинают скользить по палой листве, в которой то и дело попадаются перекатывающиеся друг по другу камни — эти серые, в красных крапинах, ромбы с острыми краями.

Я его вижу — и я мысленно представляю вершину. Небольшая площадка, едва различимая за колючим кустарником, кое-где дотянувшимся до ветвей деревьев. Та же сумятица, та же власть случая, что и всюду в лесу, но ведь так бывает всегда, со всем живым. Взлетает птица, которую он не видит. Сосна, поваленная ночным ураганом, перегораживает склон; за нею подъем продолжается.

И я слышу, как во мне звучит этот голос, пробивающийся из глубины детства. Я уже приходил сюда — говорит он, — я знаю это место, я здесь жил, это было тогда, когда времени еще не было, когда меня еще не было на земле.

Я небо, я земля.

Я царь. Я вот эта горка желудей, которые ветер закатил в углубление между древесными корнями.

Возвращаются обрывки воспоминаний, придорожными верстовыми столбами метят место и время… Помню вечер 15 мая 2007 года: безмолвная толпа на мосту Тренкетай, я, как и все, смотрю вниз на стоящую на якоре баржу. На борту виднеется надпись: «Нусибе II. Департамент подводной археологии DRASSM, Марсель». Ранним утром город молниеносно облетела весть: прямо у правого берега Роны в тине найден мраморный бюст Юлия Цезаря. Весть передавалась из уст в уста; на улицах, на рыночной площади люди, даже незнакомые, заводили разговор, с изумлением качали головой и, поговорив, расходились, спеша поделиться новостью с другими.