Кей Чорнук - Прогулки с Вольфом

«Альберто, или Берто, как мы его называли, был нашим первым ребенком, родившимся в мой день рождения в 1951 году в Соединенных Штатах. Он был назван в честь моего отца. Большую часть своей жизни он провел в Коста-Рике и женился на костариканке, Норме Хевез. Берто получил степень бакалавра изобразительных искусств в Университете Коста-Рики в Сан-Хосе, а затем продолжил обучение, чтобы получить звание мастера изящных искусств. Он специализируется на бронзовой скульптуре. Несколько лет он работал в национальной газете La Nación, отвечая за макеты и оформление. Он занимался искусством с использованием компьютерных программ, а еще он создавал карты. Берто вернулся в Монтеверде в конце 1990-х годов. Он работал с местным биологом Брюсом Яном, а также применял свои компьютерные навыки в Институте Монтеверде. Он всегда оставался членом нашей квакерского собрания. Альберто и его жена расстались в 2004 году. Он на какое-то время переехал в США и женился там на своей подруге юности, Анджелине Нидии Гетенс, никарагуанке. Я знаю, что он хотел бы вернуться в Монтеверде, и это в его планах. Но вообще-то, все знает лишь Господь, который еще не поделился со мной своими знаниями.

Альберто надеется вернуться к своим корням и к общине, которую он любит. Они с Анджелиной планируют построить свой дом на семейной ферме. Он хочет заняться скульптурой и живописью, а еще — вместе с Лаки, своими братьями и сестрой — создать в Монтеверде семейную галерею семьи Гиндон. Альберто качает головой, когда говорит о Вольфе, вспоминая уникальное чувство юмора своего отца.

«Мы очень рано поняли, что папа был уступчив, если дело касалось дисциплины или получения разрешения на что угодно. Если мы что-то делали не так и знали, что наказания не миновать, то предпочитали идти с признаниями к нему, а не к маме. Поскольку разрешение на то, чтобы сходить, скажем, в гости к другу, они должны были дать оба, то мы всегда начинали с отца. После него мы уже могли бы сказать маме: «А папа уже сказал, что можно!» Они не всегда ладили, потому что папино чувство юмора было подчас своеобразным, и шутки не всегда уместны.

Мы никогда не знали, что он еще отколет смеха ради. Как-то в воскресный день мы играли в бейсбол на поляне, где обычно паслись коровы Говарда Роквелла. Папа был вне поля, пытаясь поймать все, что летело в его сторону. Мяч эффектно зафинтилили высоко в воздух. Когда он летел прямо к отцу, он вытащил обе вставные челюсти и, широко раскрыв их, поднял над собой, пытаясь поймать мяч ими. Он его так и поймал, между прочим, и все долго потом вспоминали эту шутку.

По субботам в Монтеверде обычно устраивались вечера сквэр-данса. Список фигур стандартизован и одинаков во всех клубах сквэр-данса. Мы все выросли, умея делать и досадо, и дип, и дайв. Танцевали мы в школе — под живую музыку, или под старые пластинки. Понятно, что последовательность фигур сквэр-данса заранее неизвестна. Их произносит или напевает под музыку так называемый коллер. Папа часто бывал коллером, а если нет — ищи его на танцполе. В какой-то из вечеров он лихо отплясывал, и в конечном итоге его партнером стала мама. Отец скинул ботинки и поскакал вместе с ней, прыгая прямо по скамейкам вдоль стен в то время, как она двигалась променадом рядом. Он закончил танец тем, что оторвал ее от пола, сделал гигантский свинг, чем привел всех в изумление. Такого рода выходки со стороны отца заставляли маму краснеть».

Томас был первым сыном Гиндонов, родившимся в Монтеверде в 1953 году. Он ходил с Вольфом в лес и очень похож на своего отца, с таким же беспокойным духом и потрясающей энергией. Он женился на Линди Макссон в 1975 году, и они создали свою собственную молочную ферму, купив участок у тети Мэри и дяди Уолтера. Хотя Томас отправился в бизнес-школу в Сан-Хосе, его детская любовь к лесу не исчезла. Он рассказывает свою собственную историю, как это любит делать каждый из Гиндонов.

«Я рос в лесу. Мои братья Карлос, Антонио и я проводили в лесу большую часть времени, стараясь ходить туда как можно чаще. После того, как мы выполним свою работу на ферме, конечно. Мы постоянно были заняты строительством небольших шалашей и походами по лесу, мы залезали на деревья и раскачивались на лианах. Спокойно ходили по грязным грунтовым дорогам. Я рос босоногим мальчишкой и до десяти лет практически не носил обувь. Особенно мне нравилось время, которое мы проводили с папой и мамой. Мы отправлялись в поход или рубили деревья и расчищали пастбища, играли в бейсбол или волейбол, и они оба играли с нами.

В те дни я был наблюдателем за птицами, но другого типа. Мы часто носили с собой рогатки. Нашей любимой птицей, по которой мы стреляли, был изумрудный туканет. Мы не чувствовали особой вины, убивая их, поскольку они были разбойниками — разоряли гнезда. Получается, мы защищали других птиц. Нам еще нравилось делать ожерелья из их клювов. В те годы в лесах водились большие стаи, по шестьдесят или семьдесят туканетов в стае. Нынче ты едва ли увидишь пятнадцать птиц вместе или того меньше.

Мне было около восемнадцати лет, когда тут возник заповедник. Я работал с Джорджем, папой и с Эладио, расчищал тропы и помогал при геодезической съемке. Сначала работа была приятной, потому что я постоянно находился в лесу. Но что касается охраны, я не слишком много думал об этом. Мне казалось странным не трогать то, что казалось хорошей землей для земледелия.

Я проработал около года в заповеднике, и мне надоело. Это была такая работа, когда вас никогда нет дома, когда вы пытаетесь разжечь костер, а дрова мокрые, и все такое прочее. Тогда мы с Антонио начали работать над нашим владением в Пеньяс-Бланкас, которое мы купили у папы и Маркоса Варгаса. Вот тут я проводил все свое свободное время. В том месте было около десяти семей, которые пытались именно там жить и трудиться. Мы с Линди тогда думали о создании школы. Тогда я разочаровался в идее заповедника, поскольку его администрация оказывала давление на местное население, стремясь закрыть дорогу в Пеньяс. Мы вложили деньги в дорогу, а теперь нам говорят, что вы не можете ее использовать.

В восьмидесятые годы Пеньяс-Бланкас тоже стал заповедной зоной, и мы, в конце концов, продали нашу собственность заповеднику. Ко мне осознание необходимости сохранения дикой природы, наконец, пришло в конце 1980-х годов, когда я работал в Институте Монтеверде. Именно тогда я узнал об исчезновении видов, о том, что это происходит во всем мире.

Я считаю, что мы — составная часть природы и должны жить, как часть этой картины мира. Но обычно так не получается, и вот в этом-то и проблема. Я вижу, как все изменилось в моей жизни. Когда я был ребенком, мы расчищали землю, чтобы сделать побольше пастбищ. Когда я впервые начал покупать землю, то мне нравилось, что на участке было немного леса. Я думал, как только начну получать продукцию с расчищенной земли, тогда смогу начать вырубать оставшийся лес и расширяться. Теперь же я считаю, что одной из самых больших ценностей фермы является лес в его естественном состоянии. Старые пастбища зарастают, и вместо того, чтобы смотреть на это и горевать о приложенных напрасно усилиях, я радуюсь возвращающемуся разнообразию. У меня был медленный и постепенный переход от одного вида мышления к другому.