Кей Чорнук - Прогулки с Вольфом

Когда Джордж задумался о заповеднике, то они с Вольфом исходили всю округу пешком, пытаясь определить границы. Джордж был молодым человеком, у него не было детей, он был полон энергии. И с ним еще вот Вольф, тоже полный энергии. Они оба были неугомонные. Бывало, возвращаются они с работы и так и продолжают разговаривать, а семья вообще никак не включена в этот процесс. Мальчики наши тогда занимались дойкой. Я никогда не слышала, чтобы ребята говорили, что им это не нравится, а я никогда не спрашивала их. Это было в начале 1970-х годов, и большинство наших детей уже подросли к тому времени. Тонио и Мелоди были самыми маленькими — девяти и шести лет — и им не досталось его внимания. Вольф всегда был хорошим отцом, бросал все, чтобы сделать что-то со своими детьми. Его занятость была потерей для самых маленьких, когда он начал работать в заповеднике и практически не бывал дома. Они его не видели и не сделали много чего хорошего, что можно было бы делать вместе с отцом.

Я считаю, что Вольф принес свою семью в жертву заповеднику. Заповедник стал его единственной навязчивой идеей. Он отдал ему все свои силы, а также наши деньги. Он покупал запчасти, оборудование и инструменты для заповедника. Если им нужны были какие-то вещи в приюте, он их покупал. То же самое с инструментами. Он их «давал на время», и они почти никогда не возвращались. У Вольфа была высокая степень ответственности, но ему никогда не платили приличной зарплаты. Мало того, что мы потеряли мужа, смотрителя и отца, так ведь и денег не хватало, чтобы компенсировать эту потерю. Никогда у него не было приличной зарплаты. Другие люди, включая биологов, просили за Вольфа, обращаясь к Тропическому центру. Ноль реакции. Вот это действительно причиняло боль ему, и мне от этого тоже было больно.

Много лет спустя зарплата стала получше, стала в большей степени регламентирована, были выплаты компенсаций и премии. И было понимание ситуации в случаях, когда ему нужно было обратиться за медицинской помощью и покинуть Коста-Рику на длительный период времени. Мне пришлось изменить свое отношение и принять тот факт, что Вольф делал то, что ему нравилось. Это было важно.

Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что эта ревность, которую я ощущала по отношению к заповеднику, не была здоровой. Это разрушало мою жизнь. Я не могла его изменить. Вольф всегда был общительным — человеком коллектива. Он вкладывал свою энергию во множество общественных дел. Но когда он начал работать для заповедника, то надо сказать, он там не для семьи выкладывался, не для общины или для квакерского собрания. Он уходил в лес, и вся его энергия уходила туда. Будучи совершенно несправедливым к нему, я все пыталась держаться за эту другую часть его характера. Мне пришлось учиться быть более независимой, уходить от зависимости. Поэтому я стала делать что-то для коллектива, для нашей общины.

Когда Вольф впадал в свое маниакально-депрессивное состояние, нам всем было трудно, особенно до того, как мы поняли, что же это было. В самом начале у него наступал такой период примерно раз в год, но мы же не знали, что такое с ним происходит. Оглядываясь назад, теперь-то мы понимаем, что он становился гиперактивным каждый год приблизительно в одно и то же время. Он всегда сердился, когда кто-то каким-то образом мешал его работе в заповеднике.

Случалось, что Вольф не мог справляться сам с собой, не говоря уж о заповеднике. У меня такое случалось, что я сама была на грани нервного срыва. Я признавала тот факт, что заповедник в нем нуждался. Тропический центр рассматривал вариант поселения кого-то в заповеднике. Поэтому я подумывала, может, нам всем переехать туда, если это будет способствовать снятию стресса у Вольфа и улучшит его психическое состояние. Тогда мы еще не понимали, что происходит. Я рада, что мы так и не переехали туда, потому что переезд не решил бы проблему, но был бы очень сложным мероприятием.

Рецепты, выписанные первым врачом, привели к ухудшению состояния Вольфа. Увидев, что ему стало хуже, я настоятельно призывала его увеличить дозу, а это сделало бы его поведение еще более иррациональным. Он не хотел принимать литий. Когда он болел, то не хотел признавать, что болен. А принятие таблеток было бы признанием того факта, что он болен. Вольф не хотел признавать, что у него что-то было не так, опасаясь, что всю свою оставшуюся жизнь может провести в психиатрической лечебнице, как его мать. Вольф выразил готовность принимать литий только после того, как мы прошли через полгода чистого ада. И ему сразу же стало лучше.

Его кризис и мой собственный кризис здоровья совпали по времени. С нами были наша дочь Хелена и ее муж Тим. Их присутствие придало нам сил. Они нас сильно поддержали. Последний раз болезненное кровотечение случилось у меня в Монтеверде. Я потеряла сознание и чуть не попала в больницу в это время. Но Вольф уже был на правильном лечении. К тому времени его самочувствие стало получше. Он привез меня в больницу в Пунтаренасе, где мне сказали, что нужна гистерэктомия. Врач, обходивший пациентов, предупредил меня, что после нее у меня больше не будет детей. Я сказала ему, что мне исполнилось пятьдесят два года, и у меня восемь детей. К удовольствию других пациентов в палате доктор был сильно впечатлен и ушел, не сказав ни слова. Это были лихие годы, семидесятые и ранние восьмидесятые. К счастью, семья объединилась, стала сильной. Это провело нас через все испытания».

Лаки — яркий, творческий человек, активный член коммуны Монтеверде. Как и Вольф, она хороший рассказчик, и ее увлекательные истории были опубликованы в «Семейных альбомах Монтеверде» к всеобщей радости. В 1972 году она начала брать уроки в арт-классе, открытом двумя художниками, приехавшими из США, Роном Томлинсон и Биллом Куча. Эти двое приехали в страну учить искусству детей в школе, но, кроме того, они давали мастер-классы местным жителям. Лаки стала известна благодаря своей графике — мелко детализированным изображениям леса, исполненным пером и тушью. Она устроила свою личную выставку в 1988 году. Поскольку ее рисунки имеются во многих домах Монтеверде, то больше людей могут видеть графику Лаки и начинают искать автора, чтобы купить ее работы. Теперь она проводит свое время, насколько позволяют обстоятельства, в рисовании, стараясь перенести тонкую красоту окружающего мира на бумагу. Она наслаждается жизнью.

Чтобы сказать, успешна ли была их жизнь, Лаки и Вольфу достаточно только посмотреть на своих детей. Сами они, едва повзрослев, начали семейную жизнь вдали от своих родственников, оставшихся в Соединенных Штатах. Они полагались лишь друг на друга и на общину, когда воспитывали своих ребят в те трудные годы. Они вырастили восьмерых детей, каждый из которых — энергичный, общительный. И еще их дети — очень творческие личности. Обладающие таким же чувством юмора, как и их родители, они буквально нашпигованы многочисленными историями. Они славятся своими проделками, не скупятся на шутки и смех. Гиндоны — одна из самых приятных и уважаемых семей в Монтеверде. Вольф гордится ими всеми и каждым в отдельности, и это заметно, когда он рассказывает о них.