Марина Москвина - Изголовье из травы

Это ж все огромные расстояния!

А солнце поднимается над землей, шелестят золотистые листья бамбука, солнечные лучи пронизывают рощу, острокрылые черные бабочки кружат у нас над головами, теплынь, поют птицы, дует свежий ветер…

– Какое всем ужасное беспокойство, – запыхавшись, говорит Лёня, – от твоего стремления обрести покой! Мечешься по Земному шару, баламутишь народы, то в Индию, то в Непал, Гималаи переполошила, какого шороху навела в Японии! Солидные люди носятся с тобой как с писаной торбой. Я сейчас, так и чувствую, очень сильно потрачусь. И все это ради того, чтобы моя жена хотя бы где-то часик тихо посидела…

– Лёня-сан, много не кладите, там будет стоять закрытая коробочка, никто не увидит, сколько вы положили, – на бегу бросила Томоко.

– Побольше положи, – попросила я Лёню. – Вдруг это сыграет свою роль?

– Я положу ровно столько, сколько надо , – сурово ответил Лёня.

Мы вбежали в одни ворота, другие, миновали узкий проход и, разгоряченные, очутились перед пустым просторным залом. Пол был покрыт соломенными циновками-татами, по обе стороны лежали в ряд подушки, а в глубине на возвышении во мраке сидел кто-то в позе «лотос». Лица не рассмотреть, только глаза светились исподлобья. Руки у него были сложены на груди, в правой ладони он держал увесистую палку.

– Ну, начинается, – сказал Лёня и сдержанно поклонился.

Тот ничего не ответил.

Яско-сан с Томоко тоже издалека поклонились ему и по-японски сказали, что, дескать, вот, привели медитировать Москвину из Москвы. Я разулыбалась приветливо, всем своим видом давая понять, что не принесу ему никакого вреда.

Он не встал и не вышел навстречу, лицо его не выразило ни радости, ни удивления.

– Видимо, это не священник, – сказала Томоко, – а продвинутый старший монах, очень дисциплинированный.

Тут нас окликнули. Мы обернулись и поняли – вот он, Мацунами-сан, мягкими шагами идет по саду среди сосен – в длинном синем одеянии священника, круглой бордовой шапочке и в очках. Он хорошо говорил по-английски, без всяких проволочек предложил нам скинуть ботинки и войти в зал.

– Ну, ты – вообще: в дзэнский монастырь со своей подушкой! – говорит Лёня.

Я, чтобы не позориться, быстро спрятала ее в рюкзак.

– А вы? – спросил Лёню Мацунами-сан.

– О, нет, – ответил Лёня, бросив красноречивый взгляд на угрюмую фигуру монаха с палкой. – Пожалуй, я пойду погуляю.

Тут еще подошли двое крепких здоровых парней – венгр и чех в синих монастырских штанах и куртках, мы вошли в зал, низко поклонились друг другу и сели лицом к лицу – я с Мацунами-сан.

Дзинь! – прозвенел колокольчик. Хлоп! – стукнули две дощечки у Мацунами в руках. Он возжег благовония и сказал:

– Начнем с того, что будем наблюдать свое дыхание. Попробуем считать выдохи. Дышим очень медленно – вдох-вдох-вдох-вдох… Выдох-выдох-выдох-выдох… Это совсем не похоже на то, когда вы считаете овец, чтобы заснуть. Медитация – не сон, а наблюдение сна своей жизни. Очень трудно сосредоточиться на дыхании: досчитайте хотя бы до десяти. Если за это время мысли не уведут вас в сторону – все, вы герой!

Сначала дыхание у меня было коротким и прерывистым, в голове полный кавардак, я все время в испуге поглядывала на монаха с кёсаку – так называется палка, которой во время серьезных японских медитаций тебя возвращают от грёз к самосозерцанию. И в то же время постоянно вспыхивала ликующая мысль: «Ой! Неужели я в Японии??? И со мной медитирует настоящий мастер дзэн!!!»

Всякий раз на этом самом месте Мацунами-сан брал свои досточки и «хлоп-хлоп!» – одна об другую. Дескать, в следущий раз уже будет палкой по башке. Постепенно я успокоилась, дыхание стало сильным и глубоким. У ребят, я чувствую, тоже дело пошло. А над Мацунами вообще засияли радуги – я даже испугалась, чтобы весь Мацунами-сан радугами не изошел.

Минут через десять в душе у меня возникло чувство, как будто все двери передо мной широко распахнуты. Такое бывает, когда ты на миг оставляешь свою отдельность, и просто становишься частью потока, как дерево или ручей.

Вот за что я влюблена в Будду – он сделал великое научное открытие: человек в своей обычной земной жизни просто берег космического океана. А медитация – погружение в этот океан, путешествие в сущность бытия.

Мне было даже немного жалко, что я не глазею по сторонам, не наблюдаю исподволь, как энергетические токи идут, словно сквозь провода, по телам этих двух ребят, как весь ушел в запредельное монах, и не любуюсь сиянием мастера.

А все потому, что какая я ни на есть балда, я пережила вместе с ними, вернее, благодаря им, такой потрясающий улёт, что ни глаз открыть, ни пошевельнуться.

О, как бы мне хотелось сказать: когда все окончилось, я почувствовала, что Вселенная не вмещает меня, что я обрела окончательное и полное просветление, эго умерло в страшных муках, привязанности отпали, а рождение и смерть не имели надо мною больше власти… Пожалуй, нет. Однако такое было хорошее настроение!

Нам раздали тексты «Ханнья-синге», что значит «Великая Песнь Сердца о совершенствовании в мудрости» – символ веры дзэн-буддизма. Эту сутру ежедневно утром и вечером как заклинание произносят в монастырях, завершая дза-дзэн. Вот и я порой распеваю ее у себя в Москве в Орехово-Борисове, правда, на русском языке. А тут она была записана английскими буквами, видимо, на китайском. В литургии дзэн часто используют китайский язык.

« Кан дзи дзай босацу, ге дзин ханнья халамитсута дзи, шо кэн гоун кай ку, доиссаи ку яку …» – нараспев читала я на краю Земли с моими собратьями по Чуду, которое мы только что пережили. И я знала, что это обозначает: « Бодхисаттва по имени Кан-дзи-дзай, достигший полного совершенства в мудрости, постиг, что все вещи в мире, состоящие из пяти элементов бытия, не обладают никакой субстанцией» , – я цепенею всегда, когда читаю эти строки убойной силы. Но обычно-то я одна, а тут мы вчетвером и с нами – мастер!

– «Все формы мира , – читали мы, как песню пели, – произошли от Великого Ничто, наполнены пустотой и являют собой иллюзию. То же относится к чувству, идеям, воле и познанию. Нет ничего рожденного, ничего погибающего. Нет глаза, нет уха, нет носа, нет языка, нет тела, нет голоса, нет слуха, нет вкуса, нет прикосновения. Нет препятствий и нет исчезновения препятствий. Нет старости и нет смерти. Нет ни страдания, ни причины страдания, ни пути для преодоления страдания. Поэтому бодхисаттвы следуют по пути совершенствования в мудрости. Для них нет завесы перед сердцем, а раз нет завесы, значит, нет и страха … Иди, иди за пределы, совсем за пределы, радуйся !!!»