Марина Москвина - Изголовье из травы

Недоговоренность и тот и другой называл сестрой таланта.

Басё первым провозгласил, а художник Ван Гог спустя двести лет подтвердил: видеть надо все, как при вспышке молнии.

Вот это мне страшно нравится:

– Сосне учись у сосны, бамбуку учись у бамбука. Забудь о своеволии. Когда человек проникает внутрь вещи, она открывается ему вся до самой малой малости, порождая чувство, которое тут же становится строфой.

Еще Учитель говорил, что, высоко воспарив душой, следует возвращаться к низкому. Надо стремиться отыскать истину в повседневности. Хайкай берет все, говорил он, что непригодно изящному искусству слова. Соловей, поющий в цветах, тут превращается в соловья, роняющего помет на лепешку, и таким образом, мы понимаем, что живо еще воспоминание о встрече нового года.

– Выходит, по-вашему, – кто-то спросил у него, – в стихотворении можно говорить об испражнениях?

Учитель ответил:

– Ничего дурного в том нет. Однако даже в цикле из ста строф нельзя упоминать об этом дважды.

– В хокку, – считал он, – есть три главных правила: искренность, непричесанность и соразмерность. (Всего-то навсего, – добавим мы от себя).

– В основе всякого творения, – напоминал, – лежит Учение о неизменно-текучем. Если забыть о неизменном – легко лишиться почвы и опоры. Забудешь о текучем – утратишь новизну.

– Неверно было бы хокку составлять из разных кусков, (бесценные давал он советы, бесценные!!!), – трехстишие надо ковать, как золото.

– Пускай твои хайкай, – он говорил, – рождаются из сердца, а не от мастерства.

И посвящал их в такие тонкости!

– Строфы, – рассказывал, – имеют то, что можно назвать «тропинка слов». Это движение, бег строфы. Как вода струится в канаве – следует избегать запруженности и застаивания. Или как развевающиеся на ветру ветви ив – хорошо, когда они податливо-гибки. К тому же, – добавлял он, – в свитке должны быть одна-две строфы неожиданно-причудливые.

И лукавый подводил итог:

– А впрочем, в искусстве хайкай есть то, чему нельзя научить. Более того, – шутил Басё, – мешок, в котором спрятано это искусство, еще не развязан!

В таком японском духе, но в иные времена закончил свою книгу о природе творчества испанец Сальвадор Дали:

«А теперь я раскрою вам главный магический секрет. После того, как вы научились правильно рисовать карандашом и правильно рисовать красками, мастерски овладели техникой акварели, проникли в скрытые достоинства красок, поняли, как они взаимодействуют друг с другом, и узнали многое, многое другое, я должен вам сказать – от всего этого не будет никакого толка! Ибо последний и главный секрет заключается в том, что когда вы садитесь перед мольбертом и начинаете писать картину, совершенно необходимо, чтобы рукой вашей водил ангел».

Когда Учитель занедужил и слег в Нанива, он предложил ученикам написать стихи на тему ночных бдений у ложа больного и сказал:

– С сегодняшнего дня ваши строфы – это строфы после моей смерти. Я не имею права более ни на один совет.

Строф было множество, но Басё отметил одну:

– В данное время в душе пробуждаются данные чувства, – согласился Учитель, преподав им последний урок: никогда нельзя быть свободным от вдохновения и от поисков прекрасного.

Его попросили написать последнее стихотворение.

– Каждое стихотворение, – ответил он, – которое я когда-либо сочинил в своей жизни, – последнее.

И продиктовал:

Он умер от расстройства желудка, когда ему было пятьдесят лет. По японскому исчислению человеку засчитывается еще один год – утробный. С «утробным» – пятьдесят один. А мы с ним так сблизились за время пути. Лёня очень о нем горевал.

– Ты представляешь, – он мне сказал, – будь я рядом, я мог бы спасти Басё вот этой пачечкой левомицетина!

Что меня потрясло, конечно, в Японии – это гигантские изваяния Будд. Мы видели два таких изваяния. Первый заоблачный Будда явился нашему взору в городе Нара, таком старинном – еще Басё удивлялся, когда бродил там от храма к храму, какой это древний город. А было это в 1687 году!

Так он и записал:

Если я правильно поняла, эпохи, на которые делится многотысячелетняя история Японии, иногда называли в честь городов, переживших свой звездный час именно в связи с тем, что они становились японской столицей. Туда перекочевывал император со всем своим окружением и на неопределенное время раскидывал свои шатры.

Таков и город Нара, куда мы спустились с гор Ёсино. Правда, эта эпоха для царствующего в ту пору императора – звали его Сёму – была на редкость неблагоприятной. В городе вспыхивали мятежи – могущественный клан Фудзивара только и мечтал свергнуть ершистого Сёму и возвести на престол кого-нибудь попокладистей.

Тогда император, не долго думая, решил просить Будду о защите и покровительстве. Причем, по-крупному. 15 октября 743 года вышел императорский указ о строительстве в Нара Великого Восточного храма Тодайдзи с громадным Залом Большого Будды – Дайбуцудэн, куда задумано поместить грандиозную статую Будды Вайрочана (по-японски Будда – Великое Солнце), ответственного за космическую гармонию.

Лучшие мастера приступили к сооружению статуи. Будда в Нара – это такое же чудо света, как египетские пирамиды, Стоунхендж или статуи острова Пасхи. Хотя не ясно, как сделаны пирамиды и статуи Пасхи, вообще, во времена, когда не было ни подъемных кранов, ни транспорта для подобного груза, ни соответствующих дорог?

Зато до наших дней в подробностях докатилась эпопея – как появился Будда в Нара. Сначала отлили маленькую модель статуи Будды. Потом из громадных бревен соорудили ее остов. Целый год это бревенчатое сооружение обмазывали глиной, смешивая с песком. Когда форма была готова, принялись за литье.

Японцы впервые взялись сооружать такого колосса. И, боже мой, какое невезение с отливкой Будды ожидало мастеров! Этот каскад катастроф можно сравнить лишь со злополучным строительством дворца Екатерины архитектором Баженовым у нас в Царицыно.

Правда, японцы по своей натуре – более целеустремленные, чем наш брат россиянин. Вообще, не в характере японца делать, делать, а потом бросить и забыть. Восемь раз они начинали заново. Днем и ночью на протяжении двух с лишним лет зарево над площадкой, где отливали статую, виднелось за несколько десятков километров. Со всей Японии сюда везли медь, олово, ртуть. Чтобы покрыть тело статуи золотом, залежи золота отыскали на далеком севере, где обитали предки нынешнего народа айну, незадолго до этого покоренные правителями Японии.