Андреа Вульф - Открытие природы [Путешествия Александра фон Гумбольдта]

Гёте верил в союз искусства и науки, и снова проснувшееся в нем преклонение перед наукой не вырвало из его пальцев пера, вопреки опасению Шиллера. Гёте говорил, что слишком долго поэзия и наука считались «величайшими антагонистами» {208} 208 Goethe Morphologie 1987, p. 458. , но теперь он начинает наполнять свой литературный труд наукой. В «Фаусте», знаменитейшей пьесе Гёте, главный герой драмы, неутомимый ученый Генрих Фауст, заключает пакт с дьяволом, Мефистофелем, в обмен на бесконечное знание. Напечатанный в двух отдельных частях («Фауст I» и «Фауст II») в 1808 и 1832 гг., «Фауст» создавался Гёте во время периодов наивысшей работоспособности, часто совпадавших с приездами Гумбольдта {209} 209 Работа над «Фаустом»: Goethe Encounters 1965–2000, vol. 4, p. 117; Goethe, 1796, Goethe’s Year 1994, p. 53; WH to Friedrich Schiller, 17 July 1795, Goethe’s Day 1982–1996, vol. 3, p. 393; Safranski 2011, p. 191; Friedrich Schiller to Goethe, 26 June 1797, Schiller and Goethe, 1856, vol. 1, p. 322. Первоначально задумано как Urfaust в начале 1770-х гг., в 1790 г. Гёте также опубликовал короткий «фрагмент» драмы в 1790 г. . Фауста, как и Гумбольдта, обуревала неутолимая тяга к знаниям, «лихорадочное беспокойство», как он говорит в первой сцене пьесы {210} 210 Faust I, Scene 1, Night, line 437, Goethe’s Faust (trans. Kaufmann 1961, p. 99). . Во время работы над «Фаустом» Гёте сказал о Гумбольдте: «Никогда не знал кого-либо, кто бы сочетал такую намеренно нацеленную активность с таким множеством умственных устремлений» {211} 211 Goethe to Johann Friedrich Unger, 28 March 1797, Goethe Correspondence 1968–1976, vol. 2, p. 558. . Этими же словами можно было бы описать Фауста. Оба, Фауст и Гумбольдт, верили, что неустанная деятельность и пытливость приносят понимание, и оба черпали силы в мире природы, не сомневались, что природа едина. Фауст, подобно Гумбольдту, пытался открыть «все потайные силы природы» {212} 212 Faust I, Scene 1, Night, line 441, Goethe’s Faust (trans. Kaufmann 1961, p. 99). . Когда в первой сцене Фауст провозглашает свое желание («Чтоб мне открылись таинства природы, / Чтоб не болтать, трудясь по пустякам, / О том, чего не ведаю я сам, / Чтоб я постиг все действия, все тайны, / Всю мира внутреннюю связь; / Из уст моих чтоб истина лилась…») [4] Перевод Н. Холодковского. {213} 213 Ibid., lines 382ff. (p. 95). , то это могли бы быть речи Гумбольдта. То, что в Фаусте Гёте есть что-то от Гумбольдта – или что-то от Фауста в Гумбольдте, – было очевидно для многих, причем настолько, что сразу после публикации пьесы в 1808 г. пошли разговоры об этом сходстве. Аналогию между Гумбольдтом и Мефистофелем видели и другие. Племянница Гёте говорила, что Гумбольдт являлся ей, «как Мефистофель – Гретхен» {214} 214 Goethe’s Day 1982–1996, vol. 5, p. 381. – не самый приятный комплимент, ведь Гретхен, возлюбленная Фауста, в конце драмы понимает, что Мефистофель – дьявол, отворачивается от Фауста и обращается к Богу.

Существуют и другие примеры слияния искусства и науки у Гёте. Для своей поэмы «Метаморфоз растений» он перевел в стихотворную форму свое прежнее эссе о древней форме у растений {215} 215 Гёте сочинил и опубликовал поэму в 1797 г. См.: Goethe, 1797, Goethe’s Year 1994, p. 59. . Для названия «Избирательного сродства», романа о браке и любви, он выбрал современный научный термин, описывающий способность некоторых химических элементов к соединению {216} 216 Pierre-Simon Laplace, Exposition du systême du monde, 1796. См.: Adler 1990, p. 264. . Теория о «сродстве» химических веществ – их способности активно соединяться с другими веществами – имела важное значение для кружка ученых, споривших о жизненной силе материи. Например, французский ученый Пьер Симон Лаплас, пользовавшийся огромным уважением Гумбольдта, объяснял, что «все химические соединения являются результатом сил притяжения». Лаплас рассматривал это не менее как ключ ко вселенной. Гёте использовал свойства этих химических связей как средства для передачи отношений и переменчивых страстей четырех героев своего романа. То была химия, записанная средствами литературы. Природа, наука и воображение сближались, как никогда прежде.

Фауст утверждает, что знания о природе нельзя получить благодаря одним лишь наблюдениям, экспериментам или опытам:

Гумбольдт считал описания природы, которые находил в пьесах, романах и стихах Гёте, такими же правдивыми, как открытия лучших ученых мужей. Он всегда помнил, что Гёте побуждал его сочетать природу и искусство, факты и воображение {218} 218 AH to Goethe, 3 January 1810, Goethe Humboldt Letters 1909, p. 304. . Именно этот новый упор на субъективность позволил Гумбольдту увязать прежний механистический взгляд на природу, разрабатываемый такими учеными, как Лейбниц, Декарт и Ньютон, с поэзией романтиков. Таким образом, Гумбольдт связывал «Оптику» Ньютона, объяснявшую, что радуги создаются светом, отражаемым дождевыми каплями, с такими поэтами, как Джон Китс, утверждавший, что Ньютон «разрушил всю поэзию радуги, низведя ее к призме» {219} 219 John Keats, 28 December 1817 (Benjamin Robert Haydon, Haydon 1960–1963, vol. 2, p. 173). .

Сам Гумбольдт позже вспоминал, как «сильно повлияло» на него время, проведенное в Йене {220} 220 AH to Caroline von Wolzogen, 14 May 1806, Goethe AH WH Letters 1876, p. 407. . Общение с Гёте, говорил он, наделило его «новыми органами чувств», позволившими разглядеть и понять мир природы {221} 221 Ibid. . Именно при помощи этих новых органов чувств Гумбольдту предстояло увидеть Южную Америку.

Перемещаясь по обширной территории Пруссии для инспекций шахт и встреч с друзьями-учеными, Гумбольдт не переставал мечтать о дальних странах. Эти мечты никогда его не покидали, однако он знал, что Мария Елизавета фон Гумбольдт, его матушка, совершенно не одобряет его тягу к приключениям. Она ждала от него восхождения вверх по ступенькам прусской административной лестницы, и он чувствовал, что «скован» ее желаниями {222} 222 AH to William Gabriel Wegener, 27 March 1789, AH Letters 1973, p. 47. . Но все изменилось после ее смерти от рака в ноябре 1796 г., последовавшей после более чем года сражения с недугом.

Вряд ли приходится удивляться тому, что и Вильгельма, и Александра не сильно опечалила смерть матери. Она всегда находила изъяны во всем, что бы ни предпринимали сыновья, как признавался Вильгельм своей жене Каролине. Как бы ни преуспевали они в учебе, а потом в карьере, она неизменно проявляла недовольство {223} 223 WH to CH, 9 October 1818, WH CH Letters 1910–16, vol. 6, p. 219. . Когда она заболела, Вильгельм как послушный сын перебрался в Тегель {224} 224 Geier 2009, p. 199. , а оттуда в Берлин, чтобы за ней приглядывать, но там ему очень недоставало атмосферы Йены, раззадоривавшей научную любознательность. Мать действовала на него так угнетающе, что он не мог ни читать, ни работать, ни даже думать. «Чувствую себя словно разбитым параличом», – писал он Шиллеру {225} 225 WH to Friedrich Schiller, 16 July 1796, Geier 2009, p. 201. . Александр, ненадолго к ним наведавшийся, поспешил уехать, предоставив брату и дальше заботиться о матери {226} 226 AH to Carl Freiesleben, 7 April 1796, AH Letters 1973, p. 503. . Продержавшись 15 месяцев, Вильгельм не смог дальше нести вахту и вернулся в Йену. Через две недели мать скончалась. Сыновей у ее изголовья при этом не было.