Андреа Вульф - Открытие природы [Путешествия Александра фон Гумбольдта]

Кант предлагал так называемый трансцендентный уровень – концепцию, согласно которой когда мы познаем, испытываем объект, он становится «вещью, какой она нам является». Наши чувства, как и наш разум, подобны окрашивающим очкам, через которые мы смотрим на мир. Хотя мы можем считать, что то, как мы упорядочиваем и понимаем природу, основано на чистом разуме – на классификации, законах движения и так далее, Кант полагал, что этот порядок создан нашим умом, через те самые окрашивающие очки. Мы навязываем этот порядок природе, а не она его нам. Так «самость» становится творческим эго – почти что законодателем природы, даже если из этого следует, что мы никогда не будем иметь «истинного» знания «вещи в себе». В результате главной становилась эта самая «самость».

Но Гумбольдта занимало не только это. Один из самых популярных циклов лекций Канта в Кёнигсберге (теперь это российский Калининград, но тогда город принадлежал Пруссии) был посвящен географии. Более чем за сорок лет Кант прочитал этот цикл лекций 48 раз {194} 194 Elden and Mendieta 2011, p. 23. . В своей «Физической географии» – так назывались лекции – Кант утверждал, что знание – системная концепция, в которой отдельные факты должны быть элементами более широкой структуры, иначе они лишаются смысла. Для объяснения он прибегал к образу дома: прежде чем возводить дом кирпич за кирпичом, часть за частью, необходимо представить все здание, каким оно будет. Именно эта системная концепция впоследствии стала стержнем последующего мышления Гумбольдта.

В Йене с этими идеями нельзя было разминуться: все говорили только о них, и, как заметил один приезжий британец, «городок был самым модным центром этой новой философии» {195} 195 Henry Crabb Robinson, 1801, Stelzig 2010, p. 59. Обсуждалась также «Доктрина науки» Иоганна Готтлиба Фихте. Фихте взял кантовские идеи субъективности, самосознания и внешнего мира и продвинулся дальше, убрав кантовский дуализм. Фихте работал в Университете Йены и стал одним из основателей немецкого идеализма. По Фихте, «вещи-в-себе» не существует: все сознание опирается на Самость, а не на внешний мир. Так Фихте провозгласил субъективность первейшим принципом познания мира. Если Фихте был прав, то это влекло бы колоссальные последствия для науки, так как тогда независимость объективности была бы невозможна. См.: Goethe, 12, 14, 19 March 1797, Goethe Diary 1998–2007, vol. 2, pt. 1, p. 101–102. . Гёте восхищался Кантом и прочел все его труды; Вильгельм был так увлечен, что Александр беспокоился, как бы его брат «не заработался до смерти», засиживаясь над «Критикой чистого разума» {196} 196 AH to Wilhelm Gabriel Wegener, 27 February 1789, AH Letters 1973, p. 44. . Один из учеников Канта, преподававший в Йенском университете, сказал Шиллеру, что через столетие Кант будет известен как Иисус Христос {197} 197 Morgan 1990, p. 26. .

Больше всего участников кружка в Йене интересовало соотношение между внутренним и внешним миром. В конечном счете это приводило к вопросу: как оказывается возможным знание? В эпоху Просвещения внутренний и внешний миры рассматривались как совершенно разные явления, но потом английские романтики, такие как Сэмюэл Тейлор Кольридж, и американские трансценденталисты, такие как Ральф Уолдо Эмерсон, заявили, что раньше человек был един с природой – в давно завершившемся золотом веке. Это утраченное единство они и мечтали возродить, настаивая, что сделать это можно только средствами искусства, поэзии и чувств. По мнению романтиков, природа может быть понята только через самопознание.

Гумбольдт был поглощен теориями Канта, и позднее он поставит у себя в кабинете бюст философа и станет называть его «великим философом» {198} 198 AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 197. См. также: Knobloch 2009. . Даже спустя полвека он еще будет повторять, что внешний мир существует в том виде, в каком мы представляем его «внутри себя» {199} 199 AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 64; AH Kosmos 1845–1850, vol. 1, p. 69–70. . Как он сформировался у нас в мозгу, так он и формирует наше понимание природы. Внешний мир, мысли и чувства «переходят друг в друга», – напишет Гумбольдт {200} 200 AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 64; AH Kosmos 1845–1850, vol. 1, p. 70. .

Гёте тоже не оставляли равнодушным эти идеи «самости» и природы, субъективности и объективности, науки и воображения. Он развил, например, теорию цвета, в которой объяснял, как воспринимается цвет, – концепция, в центре которой оказалась роль глаза, приносящего во внутренний мир мир внешний. Гёте утверждал, что объективная истина достижима только посредством совмещения субъективного опыта (например, зрительного восприятия) и силы мысли наблюдателя. «Обманывают не чувства, – настаивал Гёте, – обманчиво суждение» {201} 201 Goethe, Maximen und Reflexionen, no. 295, Buttimer 2001, p. 109. См. также: Jackson 1994, p. 687. .

Это усиливающееся внимание к субъективности стало коренным образом менять мышление Гумбольдта. В то время, находясь в Йене, он смещался от чисто эмпирического исследования к своей интерпретации природы – концепции, сводившей воедино данные точных наук и эмоциональный отклик на то, что он видел. Гумбольдт уже давно сознавал важность тщательного наблюдения и точных измерений, твердо следуя методам Просвещения, но теперь начинал ценить индивидуальное восприятие, субъективный подход. Два-три года назад он признавался, что его «смущает буйная фантазия» {202} 202 AH to Johann Leopold Neumann, 23 June 1791, AH Letters 1973, p. 142. , теперь же пришел к мнению, что воображение так же необходимо для понимания мира природы, как и рациональное мышление. «Природу надо познавать и испытывать через чувство», – писал Гумбольдт Гёте, подчеркивая, что те, кто стремится описывать мир, просто классифицируя растения, животных и минералы, «никогда к нему не приблизятся» {203} 203 AH to Goethe, 3 January 1810, Goethe Humboldt Letters 1909, p. 305. См. также: AH Cosmos 1845–1852, vol. 1, p. 73; AH Kosmos 1845–1850, vol. 1, p. 85. .

Примерно тогда же они оба прочли популярную поэму Эразма Дарвина «Любовь растений» (Loves of the Plants). Эразм, дед Чарльза Дарвина, был врачом, изобретателем и ученым, переложившим линнеевскую систему классификации растений на язык поэзии. В поэме фигурировали влюбленные фиалки, ревнивые первоцветы-баранчики и краснеющие от стыда розы, рогатые улитки, трепещущие листы, серебряный свет луны и любовь на «вытканных мхом ложах» {204} 204 Darwin (1789) 1791, line 232. . Ни об одной поэме в Англии не говорили столько, сколько о «Любви растений» {205} 205 King-Hele 1986, p. 67–68. .

По прошествии четырех десятилетий Гумбольдт напишет Чарльзу Дарвину о своем восхищении его дедом, доказавшим «силу и результативность» любви к природе и воображения {206} 206 AH to Charles Darwin, 18 September 1839, Darwin Correspondence, vol. 2, p. 426. Гумбольдт имел в виду книгу Эразма Дарвина «Зоономия», изданную в Германии в 1795 г. См. также: AH to Samuel Thomas von Sömmerring, 29 June 1795, AH Letters 1973, p. 439. . Гёте его восхищение не разделял. Ему понравилась идея поэмы, но ее воплощение он посчитал слишком педантичным и рыхлым; Шиллеру он сказал, что в поэме нет даже следа «поэтического чувства» {207} 207 Goethe to Friedrich Schiller, 26–27 January 1798, Schiller Letters 1943–2003, vol. 37, pt. 1, p. 234. .