Андреа Вульф - Открытие природы [Путешествия Александра фон Гумбольдта]

Иоганн Вольфганг фон Гёте в 1787 г. Картина Иоганна Генриха Вильгельма Тишбейна

Ко времени знакомства с Гумбольдтом Гёте успокоился и раздобрел, приобрел двойной подбородок и брюшко, безжалостно описанное одним знакомым как «у женщины на сносях» {140} 140 Botting 1973, p. 38. . Его красота миновала: его прекрасные глаза исчезли в «жире его щек» {141} 141 Karl August Böttiger, mid‐1790s, Goethe’s Day 1982–1996, vol. 3, p. 354. , и многие замечали, что он больше не «Аполлон» {142} 142 Maria Körner to K. G. Weber, August 1796, Goethe Encounters 1965–2000, vol. 4, p. 223. . Гёте оставался конфидентом и советчиком саксен-веймарского герцога, наградившего его дворянством (отсюда частица «фон» в полном имени). Он был директором придворного театра и занимал сразу несколько хорошо оплачиваемых административных постов, в том числе возглавлял надзор за шахтами и мануфактурами герцогства. Подобно Гумбольдту, Гёте обожал геологию (и горное дело) – настолько, что по подобающим случаям наряжал своего маленького сына шахтером {143} 143 Goethe’s Day 1982–96, vol. 3, p. 354. .

Гёте превратился в Зевса немецких интеллектуальных кругов, возвышаясь над всеми поэтами и прозаиками, но мог при этом быть «холодным, односложным богом» {144} 144 Jean Paul Friedrich Richter to Christian Otto, 1796 (см.: Klauss 1991, p. 14). о высокомерии Гёте см.: Friedrich Hölderlin to Christian Ludwig Neuffer, 19 January 1795, Goethe’s Day 1982–1996, vol. 3, p. 356. . Одни называли его меланхоличным, другие – высокомерным гордецом, полным горечи. Гёте никогда не хватало терпения выслушивать рассказы на не занимавшие его темы, он мог резко прервать спор, ясно дав понять, что ему неинтересно, или резко поменяв тему. Он бывал так груб, особенно к молодым поэтам и мыслителям, что бедняги регулярно от него сбегали {145} 145 Goethe Encounters 1965–2000, vol. 6, p. 4. . Его почитателей все это не удивляло. Раньше воспламенявший души Гомера, Сервантеса и Шекспира «священный огонь поэзии», как выразился один побывавший в Веймаре британец, теперь делает то же с Гёте {146} 146 Henry Crabb Robinson, 1801, Robinson 1869, vol. 1, p. 86. .

Но Гёте не был счастлив. «Никто не был более одинок, как я тогда», – признавался он {147} 147 Goethe, 1791 (см.: Safranski 2011, p. 103). . Он был более пленен природой – «великой Матерью», чем людьми {148} 148 Goethe, ibid., p. 106. . Его большой дом в центре Веймара отражал его вкусы и положение. Изящная обстановка, произведения живописи и итальянские скульптуры соседствовали там с большими коллекциями камней, ископаемых и засушенных растений. В глубине дома было несколько комнат попроще, которые Гёте использовал как кабинет и библиотеку – выходившие окнами в сад, который он разбил для научных целей. В одном из уголков сада было небольшое строение, приютившее его внушительную геологическую коллекцию {149} 149 Klauss 1991; Ehrlich 1983; Goethe’s Day 1982–1996, vol. 3, p. 295–296. .

Его любимым местом, однако, был его Садовый домик у реки Ильм в герцогских владениях, за пределами старых городских стен. Расположенный всего в 10 минутах ходьбы от его главной резиденции, этот маленький уютный домик был его первым жилищем в Веймаре, а теперь служил убежищем, где он спасался от непрерывного потока посетителей. Здесь он писал, садовничал или принимал самых близких друзей. Виноград и благоухающая жимолость взбирались вдоль стен и окон. Рядом были огородные грядки, фруктовые деревья и длинная дорожка, обсаженная любимыми Гёте штокрозами. Когда Гёте впервые приехал сюда в 1776 г., он не только посадил свой сад, но также уговорил герцога переделать разбитый в стиле барокко сад замка в изысканный английский ландшафтный парк, где вразнобой посаженные куртины деревьев создавали эффект естественности.

Гёте «утомился от мира» {150} 150 Goethe to Johannn Peter Eckermann, 12 May 1825, Goethe Eckermann 1999, p. 158. . Первоначальный идеализм Французской революции 1789 г. сменился террором с его кровавой реальностью – массовыми казнями десятков тысяч так называемых врагов революции. Эта свирепость, а также волна насилия, катившаяся по Европе вместе с Наполеоновскими войнами, развеяли иллюзии Гёте и погрузили его в «самое печальное настроение» {151} 151 Goethe, 1794, Goethe’s Year 1994, p. 26. . Марширующие по Европе армии внушали ему тревогу за будущее Германии. По его словам, он вел затворническую жизнь, где был один свет в окошке – научные занятия {152} 152 Goethe, 1790, ibid., p. 19. . Наука для него была как «доска при кораблекрушении» {153} 153 Goethe, 1793, ibid., p. 25. .

Сегодня Гёте известен своими литературными произведениями, но он был также страстным ученым, увлекавшимся историей Земли наряду с ботаникой. У него была коллекция камней, в которой в конце концов насчитывалось 18 000 экземпляров {154} 154 Ehrlich 1983, p. 7. . Пока Европа скатывалась к войне, он спокойно занимался сравнительной анатомией и оптикой. В год первого приезда Гумбольдта он заложил Ботанический сад при Университете Йены. Он написал эссе «Метаморфоз растений» (Metamorphosis of Plants), в котором доказывал, что существовала архетипичная, или первоначальная, форма, давшая начало сегодняшним растениям {155} 155 Goethe, Versuch die Metamorphose der Pflanzen zu erklären, 1790. . Идея состояла в том, что каждое растение было вариацией такой древней формы. За многообразием было единство. Согласно Гёте, лист был этой древней формой, от которой базовое строение получили все остальные – лепестки, чашечки и прочее. «Усложненное или упрощенное, растение всегда – не что иное, как лист», – говорил он {156} 156 Goethe, Italienische Reise, Goethe 1967, vol. 11, p. 375. .

Это были захватывающие идеи, но у Гёте не было собеседника из мира науки для доработки теорий. Все это переменилось, когда он встретил Гумбольдта. Казалось, Гумбольдт разжег искру, которой так долго недоставало {157} 157 Goethe to Karl Ludwig von Knebel, 28 March 1797, Goethe Correspondence 1968–1976, vol. 2, p. 260–261. . Гёте доставал давние блокноты, книги, рисунки. Бумаги разрастались горами на столе, пока они обсуждали ботанические и зоологические теории. Они делали пометки и зарисовки, читали. Гёте интересовался не классификацией, а, как он пояснял, силами, которые формируют животных и растения. Он различал внутреннюю силу – древнюю форму , – от которой в целом зависела форма живого организма, и окружение – внешнюю силу, формировавшую сам организм {158} 158 Richards 2002, p. 445ff.; Goethe, 1790, Goethe’s Year 1994, p. 20. . У тюленя, например, туловище приспособлено к его среде обитания (внешняя сила), объяснял Гёте, но в то же время его скелет соответствует общему плану строения (внутренней силе) наземных млекопитающих. Подобно французскому натуралисту Жану Батисту Ламарку и позднее Чарльзу Дарвину, Гёте понимал, что животные и растения приспособлены к своей среде обитания. Древняя форма, писал он, может быть найдена у всех живущих организмов на разных стадиях развития, даже от животных до людей.