Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Обязанности шаманов среди коряков состоят в том, чтобы произносить заклинания над больными, поддерживать связь со злыми духами и толковать их желания и указания человеку. Всякий раз, когда какое-либо бедствие, такое как болезнь, буря или голод, обрушивается на племя, это приписывается неудовольствию какого-либо духа, и у шамана спрашивают совета о лучшем методе умиротворения его гнева. Жрец, к которому обращено прошение, собирает людей в одной из самых больших яранг стойбища, надевает длинное одеяние, украшенное фигурами фантастических птиц и зверей и причудливыми символами, распускает длинные чёрные волосы и, взяв большой туземный барабан – бубен, начинает петь приглушенным голосом под аккомпанемент его медленных и ритмичных ударов. По мере того, как пение продолжается, оно становится всё энергичнее и быстрее, глаза шамана, как будто застывают, он корчится, как в судорогах, и усиливает неистовство своего пения до тех пор, пока барабанные удары не сливаются в непрерывную дробь. Затем, вскочив на ноги и судорожно мотая головой, так что его длинные волосы развеваются вокруг головы, он начинает неистовый танец по кругу, пока, наконец, не опускается, обессиленный на свое место. Через несколько мгновений он передаёт пораженным страхом туземцам послание, полученное им от злых духов и состоящее, как правило, из приказания принести им в жертву собак, оленей, или даже, может быть, человека.

В этих неистовых заклинаниях шаманы иногда обманывают своих доверчивых соплеменников, делая вид, что глотают горящие угли и протыкают себя ножами, но в большинстве случаев шаман, кажется, действительно верит, что находится в контакте с дьявольским разумом. Однако сами туземцы, кажется, иногда сомневаются в мнимом вдохновении жреца и жестоко бьют его, чтобы проверить искренность его слов и подлинность его откровений. Если он стойко переносит побои без какого-либо проявления человеческой слабости, его авторитет как служителя злых духов подтверждается, и его приказы выполняются. Помимо жертвоприношений, на которые им указывают шаманы, коряки делают общие жертвоприношения по крайней мере два раза в год, чтобы обеспечить хороший улов рыбы, удачную охоту на тюленей и вообще благополучный сезон. Мы иногда видели по двадцать или тридцать собак, подвешенных за шеи на длинных шестах у стойбища. Летом для этого собирают зелёную траву и скручивают её в венки, чтобы повесить на шеи убитых животных, а на горных перевалах коряки всегда оставляют в жертву злым духам табак. У всех кочевых племен тела умерших сжигают вместе со всеми их пожитками в надежде, что вещи понадобятся им в загробной жизни, а больных, как только их состояние становится безнадёжным, забивают камнями или закалывают копьями. Мы убедились, что русские и камчадалы говорили правду, что коряки убивают своих стариков, как только болезни или старческие немощи делали их непригодными к тяготам кочевой жизни. Многолетний опыт дал им жестокое знание самых лучших и быстрых способов отнятия жизни, и часто по ночам, когда мы сидели в их дымных ярангах, они объясняли нам с отвратительными подробностями различные способы, которыми человек может быть убит, и указывали на жизненно важные органы, где удар копья или ножа окажется наиболее фатальным. Я подумал о знаменитом эссе де Квинси «Убийство, как одно из изящных искусств» [76] Томас де Квинси «Убийство, как одно из изящных искусств» (1827) - сатирическое эссе об эстетическом восприятии убийства. Построено как обращение к членам вымышленного клуба «Общество знатоков убийства», прототипом которого послужил реальный английский «Клуб адского пламени». и о поле деятельности, которое стойбище коряков мог бы предоставить его «Обществу знатоков убийства». Всех коряков учат смотреть на такую смерть как на обычный конец их существования, и они обычно встречают её с совершенным спокойствием. Их предают смерти в присутствии всего племени, с тщательно продуманными, но непонятными нам церемониями, затем тела их сжигают, а пепел развеивают по ветру. Случаи, когда человек желает пережить период своей физической активности и полезности, весьма редки.

Эти обычаи умерщвлять стариков и больных и сжигать тела мертвых естественным образом вырастают из странствующей жизни коряков, и являются лишь иллюстрацией того мощного влияния, которое физические законы оказывают на чувства и поступки людей. И те и другие логично и почти неизбежно вытекают из самой природы страны и её климата. Бесплодие почвы в Северо-Восточной Сибири и суровость долгой зимы привели к тому, что человек приручил северного оленя как единственное средство пропитания, а одомашнивание оленя, в свою очередь, требовало кочевой жизни; а такой образ жизни делал болезни и старость необычайно тягостными как для самих несчастных, так и для тех, кто их содержал и кормил. И это, в конце концов, привело к обычаю убийства старых и больных во имя благоразумия и милосердия. Те же причины породили обычай сжигать мёртвых. При кочевой жизни невозможно иметь какое-либо одно общее место захоронения, а рыть могилы в вечномерзлой земле чрезвычайно трудно. Оставлять трупы на растерзание волкам туземцы не могли, так что сжигать их было единственной реальной альтернативой. Ни один из этих обычаев не предполагает какой-либо изначальной и врожденной дикости или варварства со стороны самих коряков. Они являются естественным выбором при определенных обстоятельствах и только доказывают, что самые сильные человеческие эмоции, такие как сыновнее почтение, братская привязанность, любовь к жизни и уважение к останкам близких – все они бессильны противостоять действию великих законов природы. Русская Церковь отправляет своих миссионеров, чтобы обратить все сибирские племена в христианство, и, хотя они достигли известного успеха среди оседлых племен юкагиров, чуванцев и камчадалов, кочевые туземцы всё ещё держатся за шаманизм, и в невеликом населении Северо-Восточной Сибири насчитывается более 70 000 последователей этой религии. Всякому долговечному и истинному обращению в христианство кочевых племён должно предшествовать определённое просвещение и полное изменение их образа жизни.

Среди множества суеверий кочевых коряков и чукчей одним из самых приметных является их нежелание расставаться с живым оленем. Вы можете купить столько туш оленей, сколько пожелаете, до пятисот, примерно по семьдесят центов за штуку, но живого оленя вам ни подарят, ни продадут ни за какие деньги! Вы можете предложить им, по их меркам, целое состояние табаком, медными котлами, бусами и красной тканью за одного живого оленя, но они будут упорно отказываться продать его, но если вы позволите им убить то же самое животное, вы можете получить его тушу за маленькую нитку обычных стеклянных бус. И бесполезно спорить с ними об этом нелепом суеверии. Вы не сможете получить для этого никаких вразумительных объяснений, кроме того, что «продать живого оленя плохо». Так как при постройке будущей телеграфной линии нам было крайне необходимо иметь собственных оленей, то мы предлагали корякам расстаться хотя бы с одним животным за все мыслимые и немыслимые сокровища, но все наши усилия были напрасны. Они могли продать нам сотню туш за несколько фунтов табака, но пятьсот фунтов не соблазнили бы их расстаться ни с одним оленем, пока в нём были хоть какие-нибудь признаки жизни. За те два с половиной года, что мы провели в Сибири, ни одной из наших партий, насколько мне известно, не удалось купить у коряков или чукчей ни одного живого оленя. Всех оленей, которыми мы в конце концов завладели, – около восьмисот – мы купили у кочевых тунгусов [77] Это суеверие в конечном счете исчезло или было преодолено. Спустя много лет живых оленей закупали в Северо-Восточной Сибири для транспортировки на Аляску. – прим. Дж.Кеннана .