Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Коряки, вероятно, самые богатые оленеводы в Сибири, а, следовательно, и в мире. Многие стада, которые мы видели в северной Камчатке, насчитывали от восьми до двенадцати тысяч голов, и нам говорили, что у одного богатого коряка, жившего где-то в центре тундры, было в разных местах три огромных стада, насчитывавших в совокупности тридцать тысяч оленей. Забота об этих огромных стадах – едва ли не единственное занятие в жизни этого народа. Они обязаны постоянно кочевать с места на место, чтобы найти им пищу, и следить за ними день и ночь, чтобы защитить от волков. Каждый день восемь или десять коряков, вооруженных ножами и копьями, перед наступлением темноты покидают стойбище, проходят милю-две до того места, где пасутся олени, строят себе небольшие шалашики из веток стланика, около трёх футов в высоту и двух в диаметре, и сидят в них на корточках в течение долгих часов холодной арктической ночи, высматривая волков. Чем хуже погода, тем больше необходимо быть бдительным. Иногда среди тёмной зимней ночи, когда ураганный ветер с северо-востока поднимает над тундрой тучи летящего снега, стая волков может внезапно напасть на стадо и рассеять его во все стороны. Предотвратить это и является заботой караульных. Один, почти беззащитный в огромном океане снега, человек сидит на корточках в своём укрытии под величественным полярным сиянием, слушая пульсацию крови в висках и отдалённые завывания его врагов-волков. Он терпеливо переносит холод, который способен заморозить ртуть, и метель, которая может смести его хрупкое убежище, как пучок соломы. Но ничто его не страшит и не заставляет искать защиты в тёплой яранге. Я видел, как один коряк сторожил ночью оленей: его нос и щёки замерзли так, что почернели, а ранним утром он сидел на корточках под ветками стланика, уткнувшись лицом в шубу, как мертвый. Я никогда не мог пройти мимо ни одной их этих маленьких хижин в огромной пустынной тундре, не подумав о человеке, который когда-то сидел в ней на корточках. Я пытался представить себе, о чём он думал долгими тоскливыми ночами, ожидая первых проблесков рассвета. Неужели он никогда не задумывался, откуда на небе берутся эти таинственные огненные складки? А волнующие далёкие звёзды, беспрестанно кружащие над снежной равниной, никогда не наводили его на мысль о существовании других, более счастливых и благополучных миров, чем этот?

Увы! Несовершенна природа человека! Все эти дикие крики шамана и его бубен показывали, что он чувствовал сверхъестественное, но совершенно не понимал, в чём его природа.

Кочевые коряки обладают чрезвычайно добрым нравом. Они очень хорошо относятся к своим женщинам и детям, за все время моего общения с ними, продолжавшегося более двух лет, я ни разу не видел, чтобы кто-то ударил женщину или ребенка. Их честность замечательна. Часто они запрягали упряжку оленей после того, как мы покидали утром их стойбище, и догоняли нас на расстоянии пяти или десяти миль с ножом, трубкой или какой-нибудь мелочью, которую мы проглядели и в спешке забыли. Наши сани, нагруженные табаком, бусами и всевозможными товарами, оставались без всякого присмотра, но, насколько нам известно, ни одна вещь не была украдена. Многие племена относились к нам с такой добротой и гостеприимством, каких я никогда не испытывал ни в одной цивилизованной стране, ни среди христиан, и если бы у меня не было ни денег, ни друзей, я бы обратился за помощью к племени кочевых коряков с гораздо большей уверенностью, чем ко многим американским семьям. Жестокими и варварскими они могут быть только согласно нашим представлениям о жестокости и варварстве, но они никогда не совершают предательства, и я так же безоговорочно доверил бы свою жизнь в их руки, как и в руки любого другого нецивилизованного народа, который я когда-либо знал.

Ночь за ночью, по мере нашего продвижения на север, Полярная звезда приближалась всё ближе и ближе к зениту, пока, наконец, на шестьдесят второй параллели мы не увидели белые вершины гор в начале Пенжинского залива, которые отмечали северную границу Камчатки. Под прикрытием их заснеженных склонов мы в последний раз разбили лагерь в дымных ярангах камчатских коряков, в последний раз поели из их деревянной посуды и без сожаления простились с пустынной тундрой полуострова и её кочевниками.

Первое обморожение – Оседлые коряки – Юрты в виде песочных часов – Вход по дымоходам – В корякской юрте – Особенности корякских ног – Путешествие на повозке – Чем плохи оседлые коряки.

Утром 23 ноября, в ясную погоду, в бодрящей атмосфере пятнадцати градусов ниже нуля, мы прибыли в устье большой реки Пенжины, впадающей в Пенжинский залив Охотского моря. Плотное облако тумана, висевшее над серединой залива, указывало на присутствие там открытой воды; но устье реки было сплошь забито крупными торосами – беспорядочным нагромо­ждением зеленоватых плит льда, которые принёс сюда юго-западный ветер. Сквозь туман на высоком утёсе противоположного берега смутно виднелись незнакомые Х-образные очертания юрт деревни коряков-каменцев [78] Коряки-каменцы – один из родов т.н. береговых оседлых коряков, занимающихся морским промыслом. Каменцы обитали на побережье Пенжинской губы в районе ручья Каменного, в основном в селе Каменское. .

Послав погонщиков самим искать путь для переправы саней с оленями через реку, майор, Додд и я пошли пешком, с трудом пробираясь между огромными неровными глыбами чистого зеленоватого льда, карабкаясь на четвереньках по огромным айсбергам, проваливаясь в глубокие расщелины и спотыкаясь об острые обломки. Мы почти добрались до другого берега, когда Додд вдруг закричал: «Эй, Кеннан! У тебя нос весь белый, потри его снегом – быстро!» У меня наверняка и всё остальное лицо побледнело при таком известии, ибо потеря носа в самом начале моей арктической карьеры была бы очень некстати! Я зачерпнул пригоршню снега, смешанного с острыми осколками льда, и стал тереть бесчувственный орган до тех пор, пока не стёр на его кончике всю кожу, а затем продолжал тереть рукавицей, пока не устала рука. Почувствовав, наконец, болезненный трепет возвращающегося крово­обращения, я ослабил свои усилия и поспешил по крутому утесу вслед за Доддом и майором в деревню.

Поселение Каменское больше всего напоминало коллекцию ветхих песочных часов, из которых землетрясением вытряхнуло половину песка. Дома – если их можно было назвать домами – были около двадцати футов в высоту, грубо сколоченные из плавника, принесенного рекой, и по форме действительно больше всего походили на приплюснутые песочные часы. У них не было ни окон, ни дверей, и войти в них можно было, только взобравшись снаружи по столбу и спустившись внутрь по другому столбу через отверстие для дыма – способ входа, выполнимость которого полностью зависела от интенсивности огня, горевшего внутри. Дым и искры, хотя и довольно неприятные, были при этом не самым главной неудобством. Помню, в раннем детстве мне говорили, что Санта-Клаус всегда входит в дом через дымоход, и хотя я по-детски верил в это, я никогда не мог понять, как можно протиснуться по узкой трубе английской печки. Чтобы удовлетворить свое жгучее любопытство, я каждое рождество намеревался проделать то же самое, и только эти трубы останавливали меня от исполнения своего замысла. Я ещё мог рассчитывать, что мне удастся спуститься по довольно широкому дымоходу в стене, но о том, чтобы войти в комнату через восьмидюймовую печную трубу и такую же узкую дверцу, не могло быть и речи! Однако мое первое посещение корякской юрты в Каменском разрешило все мои детские сомнения и доказало возможность проникать в дом таким эксцентричным способом, которым, как предполагается, пользуется Санта-Клаус. Когда мы вошли в деревню, вокруг нас собралась большая толпа одетых в меха туземцев весьма свирепого вида, и теперь они с любопытством смотрели на нашу первую попытку взобраться по шесту, чтобы попасть в дом. Из уважения к званию и высокому положению майора мы позволили ему идти первым. Ему очень хорошо удалось взобраться на первый столб и уверенно опуститься в отверстие дымохода, из которого валили клубы дыма, но в этот ответственный момент, когда голова его ещё была видна, а тело уже скрылось, с ним вдруг случилось несчастье. Ступеньки в бревне, на которые он опирался, оказались слишком малы для его ног, обутых в толстые меховые сапоги, и он завис в дымоходе, боясь упасть вниз и не в силах вылезти вверх – душераздирающая сцена! Дым окутывал его голову, слезы текли из зажмуренных глаз, он кашлял, задыхался и не мог позвать на помощь. Наконец один из туземцев внутри чума, ошарашенный появлением в дымоходе извивающегося тела, пришёл на помощь и благополучно опустил майора на землю. Умудрённые его опытом, мы с Доддом не стали пользоваться ступеньками, а, обхватив руками гладкое бревно, быстро соскользнули внутрь жилища. Когда я открыл слезившиеся глаза, полудюжина тощих засаленных старух, которые сидели, скрестив ноги, на возвышении вокруг костра и шили меховую одежду, хором приветствовали меня протяжным «здоро-о-о-ва!».