Джордж Кеннан - Кочевая жизнь в Сибири

Первая попытка управлять собаками – Непреднамеренная брань – Крушение – Прибытие в Гижигу – Гостеприимность исправника – Планы на зиму.

Мы покинули Микино рано утром 23 ноября и начали свой путь по обширной снежной равнине, где не было никакой растительности, кроме низкой жёсткой травы и редких участков кедрового стланика.

Со времени нашего отъезда из Лесной я внимательно изучал искусство, или, если можно сказать, науку вождения собак, с твёрдой, но невысказанной решимостью, что когда-нибудь в будущем, в подходящий момент, я возьму на себя управление моей собственной упряжкой и удивлю Додда и туземцев демонстрацией моего каюрского мастерства.

Я уже убедился, что эти неграмотные коряки оценивают человека не столько по тому, что он знает, чего не знают они, сколько по тому, что он понимает в их собственных особых и специфических занятиях. Я решил показать им, что в цивилизованном обществе знание универсально в своем применении и что белый человек, несмотря на его недостаток в цвете кожи, может управлять собаками лучше, чем они могут управлять ими благодаря совокупной мудрости веков, и что на самом деле я мог бы, в случае необходимости, «развить принципы управления собаками из глубин своего нравственного сознания». Должен признаться, однако, что я не был полностью поглощён своими собственным идеям и поэтому не пренебрегал туземным опытом, поскольку они совпадали с моими собственными убеждениями относительно природы истинного и прекрасного в управлении собаками. Я следил за каждым движением моего каюра, теоретически научился втыкать остол между стойками полозьев в снег, чтобы он служил тормозом, запомнил и усердно упражнялся в гортанных односложных словах, которые на собачьем языке означали «направо» и «налево», а также во многих других, которые я слышал обращенными к собакам и которые означали что-то ещё. В общем, я был полон самообольстительных надежд, что я мог бы управлять упряжкой так же хорошо, как коряк, если не лучше. На мой неопытный взгляд, это было так же просто, как разориться на золотой лихорадке в Калифорнии. Поэтому в этот самый день, поскольку дорога была хорошей, а погода благоприятной, я решил проверить свои идеи, как оригинальные, так и приобретенные на практике. Я сделал каюру знак сесть сзади и передать мне его «символ власти». На его губах, когда он протягивал мне свой остол, я заметил нечто вроде скрытой насмешливой улыбки, которая указывала на очень низкую оценку моих каюрских способностей, но я ответил лишь молчаливым презрением – как знание всегда должно относиться к насмешкам невежества. Я уверенно уселся на сани и крикнул собакам: «Ну-у! Пашо-ол!». Мой голос, однако, не произвел того ошеломительного эффекта, которого я ожидал. Вожак – суровый, умудренный опытом ветеран – оглянулся через плечо и заметно замедлил шаг. Это внезапное и явное презрение к моей власти вмиг поколебало мою уверенность в собственном мастерстве больше, чем все насмешки коряков. Но мои ресурсы ещё не были исчерпаны, и я обрушил на упряжку всё, что знал: «Ах, ты шельма!.. Проклятая такая!.. Сматри, я тиби дам!», но всё напрасно – собаки были, очевидно, нечувствительны к риторическим фейерверкам такого рода и продемонстрировали свое безразличие ещё более медленной походкой. Когда я вылил на них последний пузырёк своего словесного гнева, Додд, понимавший язык, которым я так опрометчиво пользовался, не торопясь подъехал и небрежно заметил: «Провалиться мне на этом месте, но ты славно ругаешься! У меня так сразу не получалось!»

– Ругаюсь?.. Кто?.. Я ругаюсь?!.. Ты хочешь сказать, что я сквернословил?!

– Конечно! Как разбойник!

В отчаянии я уронил остол. Это и были те высокие принципы управления упряжкой, которые я развил из глубин своего нравственного сознания?! Наверное, они пришли из других глубин – моего безнравственного бессознательного.

– Ах ты, нечестивец! – воскликнул я в негодовании. – Разве ты не сам научили меня этим словам?!

– Конечно! – последовал бесстыдный ответ. – Но ты не спрашивал меня, что они означают, ты спросил, как их правильно произносить! Я и сказал как. Я не предполагал, что ты проводишь исследования в области сравнительной филологии, пытаясь доказать единство человеческого рода тождеством ругательств или сравнением ненормативной лексики, чтобы продемонстрировать, что американские индейцы в действительности происходят от китайцев. Ты знаешь, твоя голова (которая довольно хороша в других отношениях) всегда была полна такой чепухи.

– Додд, – заметил я с серьёзностью, которая должна была пробудить раскаяние в его чёрством сердце, – меня принудили к совершению греха против моей воли, и поскольку немного больше или меньше уже не изменит моей вины, я отвечу тебе одним из твоих же нечестивых наставлений!..

Додд рассмеялся и поехал дальше. Этот маленький эпизод значительно охладил мой энтузиазм и заставил с осторожностью пользоваться иностранными языками. Я стал подозревать, что в самых обычных словах для собак могут содержаться какие-то ужасные проклятия, что даже в односложных «кта» и «ху», которые, как меня учили, означали «направо» и «налево», таится ненормативная лексика. Собаки тем временем уже заметили отсутствие внимания со стороны их каюра и с удовольствием стали проявлять собачью склонность останавливаться и отдыхать, Что было прямым нарушением всякой дисциплины, чего они не посмели бы сделать с опытным возницей. Решив подтвердить свою власть более решительными мерами, я метнул свой остол, как гарпун, в вожака, намереваясь сбить его с ног и подобрать остол, когда сани проедут мимо. Однако пёс ловко увернулся и отбежал на десять футов в сторону. Как раз в эту минуту три или четыре диких оленя выскочили из-за холмика в трёхстах ярдах от нас и поскакали через тундру к глубокому обрывистому оврагу, в котором протекала река Микина. Собаки, верные своим волчьим инстинктам, с яростным лаем бросились в погоню. Я судорожно попытался схватить остол, когда мы проносились мимо, но не смог дотянуться, и мы понеслись прямиком к оврагу. Сани бешено трясло на твёрдых застругах, они подпрыгивали и приземлялись с такой силой, что я был уверен, что вывихну себе что-нибудь. Коряк, обладавший более здравым смыслом, чем я предполагал, скатился с саней уже несколько секунд назад, и, оглянувшись, я увидел только его руки и ноги, быстро вращающиеся на снегу. Однако у меня не было времени, при грозящей мне опасности, сочувствовать его несчастью. Все мои помыслы были направлены на то, чтобы умерить бешеную скорость, с которой мы приближались к оврагу. Без остола, однако, эти помыслы так и остались благими пожеланиями, и через мгновение мы очутились на краю обрыва. Я зажмурил глаза, крепко вцепился в сани и полетел вниз! Где-то на полпути спуск стал ещё круче, вожак свернул в сторону, сани развернулись, опрокинулись, и я вылетел из них, как из пращи. Я пролетел, должно быть, футов двадцать и полностью зарылся в глубокий мягкий сугроб, за исключением нижних конечностей, которые, оставаясь снаружи, подавали слабые сигналы к спасению. Обремененный толстыми мехами, я с трудом выкарабкался из сугроба и когда, наконец, выглянул наружу с тремя пинтами снега за шиворотом, сквозь кусты на краю обрыва увидел круглое улыбающееся лицо моего коряка.