Евгений Бузни - Шпицбергенский дневник

Здесь хозяин треста принимал меня почти по-домашнему, предложив выпить рюмочку коньяка, интересуясь моей общественной жизнью и разными пустяками. Затем он неожиданно спросил, не соглашусь ли я обучать английскому языку его сына Александра, который в тот период работал в шахте бригадиром. Между тем сам сын сидел с нами в комнате, но участия в разговоре не принимал.

Я, естественно, поинтересовался, с какой целью Александр хочет учить язык, учил ли его раньше и готов ли систематически им заниматься, тратя много сил и времени. К моему удивлению, не смотря на то, что вопросы я адресовал сыну, отвечал на них отец, словно Александра в комнате не было. Тогда я задал вопрос, прямо адресуя его молодому парню, о котором мне было известно к тому времени лишь то, что он пристрастен к алкоголю:

— Саша, ты сам хочешь учить язык или нет? Без твоего желания ничего не получится.

Но ответ прозвучал опять же от отца:

— Хочет. Куда он денется? Ему это нужно.

Понятно было, что хочется это отцу, а не сыну. Цивка старший вскоре улетел в Москву, а младший появился один раз у меня для занятий языком, и на этом всё закончилось, поскольку на мои вопросы, когда будем продолжать занятия, парень отвечал, что придёт, когда будет свободен. Освободить своё время для изучения английского языка он не смог. Да, отцу хотелось сделать из сына человека, дать ему возможность получить самое хорошее элитное образование. Но у сына был свой взгляд на жизнь.

В один из не самых счастливых для него дней он несколько перегрузил себя крепким напитком и в состоянии почти полной невменяемости отправился путешествовать по узкой штольне, где время от времени двигались гружённые углём вагонетки. Состав с углём двигается относительно медленно, однако в тёмном коридоре, где машинист не предполагает появления кого-либо из людей, при неожиданной встрече трагедии избежать было бы трудно. По счастью в этот раз её не произошло. Нарушителя порядка вовремя заметили. Узнав о происшествии, взбешённый и одновременно перепуганный директор рудника упросил главного шефа забрать своего сына от греха подальше.

Через некоторое время отец отозвал Александра с архипелага на материк и устроил учиться на вечернее отделение экономического факультета в институт международных отношений. Но на серьёзную учёбу у Александра сил и желания не было, поэтому кончилось тем, что отец опять возвратил его с молодой женой и ребёнком на Шпицберген. Но меня к тому времени уже на руднике не было.

Наши отношения с генеральным директором складывались почти спокойно, пока мы работали в разных концах земли. У меня был широкий, но определённый круг вопросов, которыми я занимался почти самостоятельно, хотя и согласовывая с генеральным директором свои действия. В мои дела практически никто не вмешивался, поскольку мало кому было известно, что мне приходилось делать. Такое положение меня вполне устраивало. Но у старшего Цивки имелись свои соображения на этот счёт.

Когда подходил к концу двадцатый век и мир готовился отмечать встречу нового тысячелетия, меня отозвали в Москву, где генеральный директор заявил:

— Ты мне нужен больше здесь. Там может работать и кто-то другой.

В Москву мы тогда приехали вместе с Коре Карлстадом, владельцем фабрики одежды в Баренцбурге. Цель нашей совместной поездки была заключение нового договора с трестом «Арктикуголь» о работе фабрики. Тогда ещё не стоял вопрос о передачи всего бизнеса в руки треста. Заказами и поставками по-прежнему должен был заниматься Коре.

К этому моменту у меня закончился официально контракт, который, в сущности, продлевался автоматически даже без моего заявления. Из девяти лет почти семилетку я работал на свой собственный страх и риск, на свою ответственность, ни от кого не получая ежедневных указаний, но каждый день зная, что мне нужно делать. В Москве же ситуация должна была измениться. Здесь нужно было систематически встречаться с руководством, присутствовать на совещаниях и заседаниях, выполнять сотни мелких и крупных поручений, добрая половина которых не имела бы никакого отношения к моей квалификации переводчика и журналиста. Собственно, никто в тресте не мог сказать мне даже, как будет называться моя должность в управлении. Эту тайну, как и мой будущий оклад, мог разгадать только генеральный директор.

Первые дни, пока я осматривался, мне выделили небольшой кабинет, и я стал приводить в порядок свои собственные отчёты, протоколы, переводы писем и договоров — словом, всю документацию, которую направлял регулярно в Москву для информации, и которая постоянно терялась в кипах бумаг, разбросанных по шкафам. Вспоминается разговор с бывшим генеральным директором Орешкиным, когда он в один из моих визитов в Москву сказал мне угрюмым голосом:

— Ты вот что, не посылай факсы моим заместителям. Адресуй их только на моё имя. Ты подчиняешься мне. А то я нахожу твою корреспонденцию в мусорной корзине. Это никуда не годится.

Я тогда не стал возражать и говорить, что это замечание должно было относиться не ко мне, а к заместителям, которые наплевательски относились к документам, однако переписку стал вести только с шефом, что не на много улучшило положение, поскольку письма мои затем направлялись всё же к заместителям, после чего могли снова спокойно попасть в корзину или в самый далёкий закуток шкафа.

Теперь я находил бумаги и раскладывал по соответствующим папкам, кои надписывал и аккуратно ставил на полку. То есть создавал дубликат того, что было у меня в кабинете Баренцбурга.

Дома на вопрос жены, обрадованной тем, что я уже не собираюсь возвращаться на Шпицберген, как идут дела, и что я буду делать, ответил неопределённо:

— Наверное, буду работать в тресте, но не уверен, что сработаюсь с руководством. Если на меня повысят голос, я там не останусь.

А ждать разрешения вопроса долго не пришлось. Не успел я ещё написать заявление с просьбой по окончании командировки на Шпицберген утвердить меня в какой-то должности (какой ещё не знал), как у меня произошла стычка с Цивкой по совершеннейшему пустяку. Вызвав меня в кабинет, директор спросил, почему швейная фабрика в Баренцбурге даёт меньше продукции в декабре, чем в другие месяцы. Я пояснил, что работа фабрики зависит полностью от заказов норвежских потребителей, которые всегда в это время готовят новые заявки, и в то же время происходит некоторая задержка с поставками сырья, связанная с особенностями снабжения Шпицбергена в зимнее время.

— Ты мне голову не морочь, своими сказками, — взорвался вдруг Цивка. — Там Валентина твоя не хочет шевелиться, а ты её защищаешь.

— Не понял, — сказал я спокойно. — Валентина прекрасно работает. Она делает всё, что может, но заказами занимается Коре, а не мы. Фабрика не задержала ни одного заказа, не получила ни одной рекламации — вот что важно.