Сергей Безбородов - На краю света

— Тогда с отыгрышем давайте, раз есть заметные карты, — сказал Редкозубов, яростно тасуя.

— Ладно уж, отыгрывайтесь.

Вторую и третью партию выиграли они. А четвертую сыграть не пришлось. Наумыч вдруг поднял руку, прислушался и сказал:

— А ну-ка, отдельно стоящее дерево, посмотри, что там на проспекте делается. Никак стихло.

Редкозубов выглянул из палатки.

— Стихло. Совсем хорошо.

Наумыч собрал карты, бережно спрятал их в боковой карман.

— Надо выползать, — сказал он. — А то опять может эта чертовина подняться.

— Зачем же нам табуном ходить? — сказал я. — Давайте мы вдвоем сходим на разведку. Я и Редкозубов. Посмотрим, что там видно, а потом уж решим, как действовать. Может, это и не здесь вовсе, может, дальше надо итти. Ведь ничего еще неизвестно.

— Ну, ладно, идите. Бинокль захватите на всякий случай.

Мы хорошенько переобулись, взяли по плитке шоколада и, подтянув пояса, вылезли из палатки.

Ветер стих. И туманная мгла как будто почти рассеялась.

По склону ледника, крутой косой спускающемуся к нашей скале, мы выбрались наверх.

Перед нами расстилалось ровное и белое, как бумага, без единой тени, без единой складки или черной точки, бесконечное поле ледника.

Отвесной, высоченной стеной ледник обрывался к морю. Наша скала, как мыс, выдавалась из ледника, а направо и налево от скалы шла извилистая, изломанная линия крутого обрыва.

— Смотрите, что это там справа? — тихо сказал Редкозубое.

Вдалеке на востоке смутно темнела еще такая же скала, как наша. Туман еще не совсем рассеялся, и хорошенько рассмотреть ее нельзя было даже и в бинокль.

— Пройдем, посмотрим, что это за штука, — сказал Редкозубов. — До нее как будто не очень далеко — верст пять, не больше.

Мы двинулись на восток, вдоль обрыва ледника, далеко обходя глубокие, метров, наверное, до двухсот, ледяные ущелья, то и дело преграждавшие нам путь.

— Не хотел бы я загудеть туда, вниз, — проворчал Редкозубов.

— Я бы тоже, пожалуй, не согласился, — ответил я и посмотрел по сторонам. Что такое? Далеко на леднике едва-едва темнело какое-то пятнышко. Оно было чуть различимо, но сразу бросилось мне в глаза на совершенно ровном белом снегу.

Я остановился.

— А это что там такое, посмотрите-ка! — сказал я Редкозу-бову.

Он тоже остановился и стал щурясь смотреть, потом медленно поднял к глазам болтавшийся у него на груди большой морской бинокль, проворно завертел его барашек, наводя на фокус.

— Ничего не разберешь, — пробормотал он. — Но, кажется, что-то такое лежит на леднике.

Он протянул мне бинокль. Да, что-то лежит, но что — рассмотреть нельзя.

Мы переглянулись.

— Пошли?

— Пошли.

Круто повернув налево от обрыва, мы быстро зашагали на ледник, не спуская глаз с темного пятнышка.

— А вдруг это самолет? — неуверенно проговорил наконец Редкозубов. Он сказал то, что я давно уже подумал. — Вот будет здорово. Но где же гурий? Гурия нигде что-то не видать.

Мы молча и быстро продолжали итти вперед. Уже чувствовался подъем, — мы начали подниматься на купол, вершина которого тонула в сером угрюмом тумане.

— Стоп! — вдруг закричал Редкозубов, хватая меня за руку. — Гурий!

Он показал рукой в ту сторону, где еще раньше мы видели вторую скалу. Она была теперь видна очень хорошо. На вершине ее стоял маленький черненький столбик.

Это был гурий.

— Значит, нашли! — радостно сказал я.

— Как будто так, — подтвердил Редкозубов. — Пошли скорее.

Темное пятнышко на леднике стало уже принимать какие-то очертания. Мы снова остановились, и снова Редкозубов поднес бинокль к глазам.

— Самолет, — тихо сказал он. — Самолет. Ну, конечно. Смотрите.

Да, самолет. Снег так бесцветен, так однообразно и ровно бел, что кажется, будто это в воздухе лежит на лопатках, задрав кверху две лыжи, маленький аэропланчик.

— Ну, дело в шляпе! Пошли скорее.

Мы шагаем молча, все время глядя на самолет. Теперь самолет виден даже простым глазом. До него осталось не больше чем полтора-два километра.

И вдруг самолет на секунду пропадает у меня из глаз.

Уже давно от напряженного вглядывания в ровный, бесцветный снег мои глаза устали, их давно уже начало ломить и пощипывать, и я несколько раз с досадой подумал: «Как глупо мы сделали, что не взяли с собой снеговые очки». И сейчас, когда самолет пропал у меня из вида, я только заморгал глазами и покрепче зажмурился.

Так, зажмурившись, я прошел шагов двадцать. Глаза как будто отдохнули, но когда я снова открыл их и посмотрел туда, где минуту назад был самолет, я увидел только ровный, мутнобелый снег.

— Что за чорт, — пробормотал я. — Серафим Иваныч, вы видите самолет?

Редкозубов остановился.

— Значит, и вы не видите? — с удивлением и страхом сказал он. — А я думал, что это только у меня чего-то случилось с глазами. Куда же он девался?

— Может, его закрыло каким-нибудь возвышением ледника? Может, он лежит в лощинке? — неуверенно сказал я.

— Чорт его знает, — пожал плечами Редкозубое. — Во всяком случае, пойдем дальше.

Мы зашагали дальше. Вдруг я опять увидел впереди, но уже немного в стороне, какое-то серое пятно. Я остановился.

— Глядите, что это еще такое? Не самолет, а?

— Нет, это что-то другое, — медленно проговорил Редкозубое. — Очень уж далеко. Самолет должен быть гораздо ближе и совсем в другом месте, левее.

— А ну, посмотрите-ка в бинокль, что это еще за новость.

Редкозубое долго рассматривал серое пятно, потом передал мне бинокль.

— Ничего не разберешь, — сказал он.

Я навел бинокль: что-то расплывчатое, неясное, мутно-серое, вроде какого-то вала, далеко-далеко, километров самое меньшее за десять. Что бы это могло быть?

Мы постояли и медленно побрели дальше.

Я упорно разглядывал это загадочное пятно, не отрывая от него глаз, и только мы сделали каких-нибудь четыре шага, как случилось чудо.

Так бывает ночью, в темной комнате. Вдруг просыпаешься, и тебе начинает так ясно, так отчетливо казаться, что стена у тебя не справа, а слева, что ты лежишь головой не к окну, а к печке, что дверь не там, а вот здесь. Вся комната оказывается вдруг как-то повернутой шиворот-навыворот. Но стоит только протянуть руку и неожиданно наткнуться на стул, который, казалось, должен стоять в противоположной стороне, как мгновенно все становится по местам — и печка, и окно, и стена, и дверь, и ты, успокоенный, засыпаешь.

Так и сейчас, на леднике, вдруг в один миг все стало на место, и совершенно ясно и отчетливо я увидел, что далекий серый вал, который мы разглядывали в бинокль, это — просто-напросто малюсенький заструг. Этакая морщинка на снегу, в двух шагах от нас.

Редкозубов даже снял шапку.

— Прямо, какое-то колдовство, — растерянно сказал он. — До него же было верст десять!