Сергей Безбородов - На краю света

Или звонил Костя Иваненко.

— Скажите метеорологам, что опять забыли свет на флюгере потушить. Если еще раз замечу, всю линию выключу..

А то попросту мы вызывали друг друга, и начинался бесконечный, как будто ленинградский разговор:

— Ты чего сегодня делаешь вечером?

— Да вот, хочу в кино сходить.

— Брось, пойдем в театр лучше. У меня два билета на «Евгения Онегина» есть. Садись на 15-й автобус, доедешь до Невского, тут на углу как раз кафе, я тебя там подожду.

— А чего мы в кафе закажем?

— Салат из помидоров.

— В кафе помидорами не торгуют. Лучше закажем землянику со сливками, яичницу из десяти штук, простокваши по три стакана…

— Творожники со сметаной и цветную капусту.

— Да не торгуют же в кафе ни помидорами ни капустой! Что ты, в самом деле!

— Ну, тогда пойдем в ресторан., не хочу я твоей простокваши. Я хочу помидоров, рассольник из куриных потрохов, цветную капусту в сухарях, арбуз, миноги с уксусом, творожники и копченого сига…

У каждого из нас были любимые блюда, о которых с каждым месяцем зимовки мы мечтали все с большей и большей страстью.

Один мечтал о сосисках и кружке доброго пива, другой об яичнице, третий просто о стакане холодного сырого молока, четвертый о свежих огурцах.

Ничего этого у нас не было. А то, что было, уже начало как-то надоедать нам, хотя и повар и каждый из нас всячески изощрялся, придумывая новые и новые блюда. Но всё они получались какие-то недоделанные: в рассольнике не хватало птичьих потрохов, к пельменям недоставало сметаны, к отварной треске — яиц.

И вот однажды Боря Линев посадил в ящике зеленый лук. То есть посадил-то он обыкновенные луковицы, но надеялся вырастить из них настоящий зеленый лук.

С невероятным трудом он набрал где-то земли, смешал ее с толченым древесным углем, прибавил, по совету Сморжа, зубного порошка и посадил в эту смесь луковицы.

Вся зимовка следила за Бориным луком. Я выпросил у него одну луковицу, самую крайнюю в ящике, с которой мне было разрешено, если лук вырастет, снять урожай.

Боря поставил ящик у себя в комнате, каждый день поливал лук и даже вымолил у Наумыча синюю лампу с никелированным рефлектором, чтобы освещать свой лук «для роста» синим светом.

Кто-то сказал Боре, что без солнца лук вырастет не зеленый, а белый, и это очень огорчило Борю.

— Какой же это зеленый лук — и вдруг белый? — с обидой в голосе говорил он. — Я его лучше тогда своими собственными руками свиньям скормлю.

Лук рос очень медленно. Сначала луковицы треснули, раздались. Потом из них полезли крепкие ростки. Ростки были совершенно белые, но мы успокаивали Борю, что они потом зазеленеют, что это они просто так, еще очень молодые.

И действительно, как только молодые ростки вытянулись, они зазеленели.

День, когда с Бориной плантации мы сняли первый урожай, был настоящим праздником на всей зимовке. В моем дневнике сохранилась такая запись:

13 марта, вторник.

Сегодня у Бори Линева был пир: он угощал всех зеленым луком. Надо взять ломоть свежего черного хлеба, густо посолить его, нарезать меленько лук и луком посыпать хлеб. Получается очень, очень вкусно. Я съел два куска.

Так проходила полярная ночь.

Часто после обеда мы засиживались в кают-компании до самого ужина за бесконечными спорами и рассказами.

Спорили мы о самых разных вещах: о том, как разводятся шампиньоны, сколько лет может прожить морской угорь, есть ли еще на земле никому неизвестные животные, отчего покончил с собой Джек Лондон и какой мост самый длинный во всем мире.

Спорили ожесточенно, иногда по нескольку дней. Никаких словарей, кроме первых 18 томов Большой советской энциклопедии, в нашей библиотеке не было, и часто мы не могли разрешить даже самый пустяковый спор.

Иногда дело доходило до того, что спорщики готовы были посылать на Большую Землю радио с просьбой, например, сообщить, отчего умер Цицерон, и правда ли, что летаргический сон может продолжаться десять лет, и видит ли летаргик какие-нибудь сны.

Больше всего мы, конечно, любили слушать рассказы. Много разных историй рассказывал Наумыч о своем детстве, о рабфаке, о студенческих годах, об интересных и редких операциях.

Но самым замечательным рассказчиком был наш механик Серафим Иванович Редкозубов.

Из его рассказов можно было бы составить целую книгу, вроде «Тысячи и одной ночи». Да что «Тысяча и одна ночь»! Таких небылиц, как те, о которых порассказал нам Серафим Иванович, не найдешь ни в одной сказке.

Я записал только несколько историй, героем которых был Серафим Иванович Редкозубов.

Вот эти истории.

Смотрю я на ваши медвежьи охоты, — суеты сколько, крику, пальбы! А в медведя и стрелять-то нечего — в него и слепой попадет. Я, вот было время, на пятьдесят шагов все пять пуль из винтовки в червонного туза одну в одну укладывал. Вот это — да! Думаю, и сейчас бы не промазал, только после одной истории зарок дал — не стрелять в цель никогда в жизни.

А такая была история. Жил я тогда в Москве. И был у меня приятель, некий Жоржик Копытов. Он служил инкассатором в Электротоке. Поехали мы с ним как-то в выходной день на бега. Знаете, в Москве, у Петровского парка?

Посмотрели на бега, поиграли в тотализатор, и идем уж домой, вдруг видим — стенд.

Это такое специальное место, где любители стреляют из ружей по движущейся цели. По голубям или по тарелочкам. Голубей прямо из клеток выпускают, а для тарелочек сделана специальная машинка. Закладывают в нее маленькую такую тарелочку — щелк! — и тарелочка летит в воздух, а стрелок должен в нее попасть. Попал — тарелочка в куски.

Подошли мы к стенду, посмотрели, как стреляют. Прямо стыд. Мазилы все — из десяти только один попадает.

Жоржик и говорит:

— Давай, — говорит, — Серафим, постреляем.

— Давай, — говорю.

А Жоржик тоже, надо сказать, ничего себе стрелял. Взяли мы ружья. Щелк! Вылетает тарелочка. Я ее бац! — в куски. Вылетает другая. Жоржик ее чик! — в песок. Третья, четвертая, десятая, — все вдребезги.

— Давай, — говорит Жоржик, — до первого промаха. Посмотрим, кто мазилой окажется.

— Ладно.

Стреляли мы, стреляли. Народ кругом собрался, удивляются на нас. Потом заведующий подходит и говорит:

— Простите, говорит, пожалуйста: какая оказия случилась! Тарелочек-то больше нет. Все вы перебили.

— Ну, ладно, — говорим. — На сегодня довольно. Завтра запасите побольше, мы доигрывать придем.

— Хорошо, — говорит, — запасу побольше.

Заплатили мы что-то тогда рублей двенадцать и поехали домой.

На другой день приезжаем опять. А заведующий уж ждет, специальную машинку для нас выделил и человека приставил. Начали стрелять. Я хорошо бью, а Жоржик, чего-то с ним случилось, еще лучше. Стреляли, стреляли, я и говорю: