Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

Гиляровский расставался с одним из важнейших для своей карьеры, да и жизни, мест.

Увы, Владимир Алексеевич в те времена довольно редко выходил из дома, а если выходил, то, в основном, на всевозможные интеллигентские мероприятия. Истинного положения вещей он, разумеется, не знал и знать не мог. Упомянутый уже Ю. Федосюк писал в своих воспоминаниях: «Неподалеку была Хитровка, бывший печально знаменитый Хитров рынок. Хотя милиция давно закрыла все ночлежки и притоны и выслала всех сомнительных хитрованцев, нравы этого московского дна еще долго давали себя знать. Хитровка была рядом с моей школой, и некоторым ученикам приходилось пересекать ее по дороге в школу или домой. Одним из таких людей был учившийся на два класса старше меня Леня Хрущев, сын будущего генсека, а в то время секретаря МК. Жили Хрущевы в новом доме в Астаховском (бывшем Свиньинском) переулке. Леня, завзятый двоечник и прогульщик, парень лихой и сильный не раз подвергался нападением хитрованцев.

– Надо сделать так, чтобы не мы боялись Хитровки, а она боялась нас, – говорил, выступая на каком-то пионерском собрании приятель Лени, по фамилии Троицкий, а по кличке Мустафа: несмотря на чисто русскую фамилию, у него была совершенно татарская физиономия. – А для этого надо развивать мышечную силу. Надо быть сильнее хитрованцев, тогда они нас будут уважать и бояться. Как это сделать? Очень просто. – И Мустафа тут же с помощью венского стула стал показывать, как развивать бицепсы».

* * *

Вот таким причудливейшим образом сплелись в этой истории официальная Хитровка с неофициальной, великая княгиня Елизавета Федоровна и генсек Хрущев с писателем Чеховым, старые названия переулков с еще более старыми, краевед Федосюк с художником Левитаном, а доктор Кувшинников с откушенным носом крестьянки Сидоровой.

Нам же пора на Покровку.

Жилой дом (улица Покровка, 22) построен в середине XVIII века.

Дом 22 по Покровке – одна из московских загадок. Например, неизвестно, когда он построен. Краеведы приводят различные годы – 1742, 1766, 1768…

Не дошли до нас и сведения об авторе. Кто говорит, что Ухтомский, а кто – знаменитый Растрелли.

Говорят, во дворце на Покровке тайно венчалась сама государыня Елизавета. И подарила его мужу – Алексею Разумовскому. Тут же и молебен отслужили – в соседней церкви Воскресенья на Покровке. Она с тех пор увенчана царской короной.

А когда другой царице, Екатерине II, предложили узаконить брак с Орловым, она решила для начала объявить свою покойную предшественницу официальною супругой Разумовского. И к старику, во дворец на Покровке, приехали гонцы с довольно-таки лестным предложением – стать монаршим вдовцом.

Но граф отказался. Он сказал, что был только рабом Елизаветы, что его и так осыпали «благодеяниями превыше заслуг». Он обозвал предложение «суетным» и в довершение аудиенции взял свиток, обернутый в розовый атлас, поцеловал его, перекрестился – и бросил в камин:

– Теперь вы видите, что у меня нет никаких документов.

В результате матушка Екатерина не решилась стать Орловой.

Краеведы любят эту версию опровергать: дескать, по документам, дворец принадлежал Апраксину, а не Разумовскому. Однако возможно, что дом по каким-то причинам оформили на подставное лицо. И этим лицом был Апраксин.

* * *

Зато наверняка известно, что в 1772 году дворец купил князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой. За это москвичи его прозвали – Трубецкой-Комод. Или же просто – Комод. В отличие от другого Трубецкого, однофамильца, прозванного Тарара (его любимое словечко).

Кстати говоря, в Первопрестольной подобные прозвища были не редкость. Исследователь М. Пыляев на сей счет писал: «Был в Москве князь Долгоруков «Балкон», прозванный так по сложению своих губ. Был князь Долгоруков «Каламбур», потому что он каламбурами так и сыпал. Был еще князь Долгоруков «Мот», который в течение немногих лет спустил богатое наследство, полученное от отца. Дочь его была прозвана:

потому что в ее красивом и оживленном лице было нечто восточное. Была еще красавица княгиня Масальская – прекрасная дикарка. Муж ее – «Князь-мощи», потому что был очень худощав. Затем известен был в Москве Раевский, уже довольно пожилых лет, которого не звали иначе, как «Зефир» Раевский, потому что он вечно порхал из дома в дом. Наезжал еще в Москву помещик Сибилев, краснолицый и очень толстый, который являлся безмолвно на бульварах и имел привычку в театрах ходить по ложам всех знакомых, что тогда не принято было в свете. По красноте лица и круглой его фигуре он был назван «Арбуз», а по охоте его лазить по ложам «Ложелаз»; последняя кличка была смешнее: она напоминала ловеласа, на которого Сибилев был совсем не похож… Существовал еще один Василий Петрович, которого все звали Василисой Петровной. Были на Москве баре, которых называли одного Неаполитанским королем, а другого польским; первый был генерал Бороздин, имевший много успехов по женской части, второй был Ив. Никол. Корсаков, один из временщиков царствования Екатерины II, прозванный за то королем польским, что всегда по жилету носил ленту Белого Орла».

Особенно занятно, что так называемый «московский свет» в то время был немногочисленным. Все друг друга знали, все ездили друг к другу на балы. И не исключено, что весь этот паноптикум время от времени полностью собирался у Комода.

* * *

А дворец, между тем, – засиял. Балы, обеды, маскарады. Особой славой пользовались так называемые детские балы. Там было все как у взрослых – играла настоящая музыка, маленькие кавалеры в настоящих фраках приглашали дам в коротких розовеньких юбочках. Лакеи разносили лимонад и пастилу.

В перерывах между танцами господа вели беседы об игрушках и о няньках, представляли друг другу знакомых. Кстати, на одном из таких утренников (разумеется, балы давали утром) познакомились мальчишка Пушкин и мальчишка Тютчев – два гения, два будущих столпа русской поэзии. Правда, оба сразу же забыли друг о друге и ни разу не вспомнили за всю свою славную жизнь.

Словом, дети играли во взрослых, и все у них было по-настоящему. Разве, иной фрачный господин вдруг заберется на закорки к другому фрачному господину и начнет его нахлестывать, как лошадь.

Больше всего доставалось внучку Трубецкого-Комода, Николеньке. Юрий Тынянов писал, что Николенька «был мал ростом, ленив и толст, желт, как лимон», а все это в совокупности, располагало, разумеется, к подобным шуткам.

Маленький Пушкин, кстати говоря, уже в то время был поэт и ловелас. Один из современников, М. Погодин писал: «Пушкин с сестрою учился танцевать в семействе князя И. Д. Трубецкого, на Покровке, близком к их дому и семейству. Княжны, ровесницы Пушкина, рассказывали мне, что Пушкин всегда смешил их своими эпиграммами, сбирая их около себя в каком-нибудь уголку».