Алексей Митрофанов - Покровка. Прогулки по старой Москве

Мы встали по новым правилам, но, увы, вызвали резкое замечание: «Разве так встают? Все вразброд! Шумят, топают, как стадо ослов!»

Мастодонт громко, наподобие трубного звука, высморкался от негодования и скомандовал: «Сядьте!»

И затем он неутомимо продолжал отдавать команду: «Встаньте – сядьте! Встаньте – сядьте! Встаньте – сядьте!» А мы, как Ваньки-встаньки, беспрекословно вставали и садились, вставали и садились…»

Дурылину был больше по душе словесник, господин Преображенский, чуть ли не откликавшийся на свою кличку – Запятая. Правда, и этот педагог был тем еще самодуром. Сергей Николаевич писал: «Худой, высокий, тонкий, с небольшой головкой, в золотых очках, не в длиннополом сюртуке, а в узком фраке, – полностью оправдывал свое прозвище Запятая…

Идя в класс, он нес под мышкой классный журнал, а обеими руками подносил к носу безукоризненно белый носовой платок. Торопился ли он… покончить на ходу все дела с носом до начала урока или это была привычка, но в такой именно позе Преображенский всегда входил в класс – и столь же неизменно носовой платок этот во время урока пребывал у него не в кармане, а на учительском столике. Платок был нужен Преображенскому во время урока для того, чтобы протирать золотые очки. У него было плохое зрение, и в старых годах он стал совсем подслеповат. В ответ на шум в классе он снимал очки, протирал их платком, дабы лучше разглядеть виновника шума, но когда очки вновь водворялись на его носу, то шум прекращался и в классе уже царила вожделенная тишина».

* * *

В конце позапрошлого столетия гимназии нередко получали циркуляры попечителя Московского учебного округа и прочего начальства приблизительно такого плана: «До сведения моего дошло, что ученики средних учебных заведений г. Москвы, воспользовавшись ослаблением в летнее вакационное время надзора за ними со стороны педагогического персонала, стали позволять себе уклонения от установленной для них формы одежды и даже нарушение правил, предписанных г. министром народного просвещения относительно поведения учеников вне стен учебных заведений… Суконные фуражки делаются не установленной формы (по образцу офицерских), а с прямой тульей, на манер прусских, летним фуражкам придается совершенно произвольная форма, воротнички рубашек делаются цветные или полосатые, учебные принадлежности… носятся не в ранцах, а связанные ремнями или в платках. Ученики старших классов носят длинные волосы, усы и бороды, иногда встречаются на улицах ученики с тростями, в партикулярных пальто и даже в цветных рубашках (вместо форменных блуз) под форменными пальто. Что же касается поведения учащихся вне стен учебных заведений, то некоторые ученики, вопреки установленным для них правилам, посещают трактиры, кофейни и другие подобные заведения и прогуливаются в позднее время по Тверскому бульвару, Кузнецкому мосту и в пассажах, иногда даже вместе с женщинами вольного поведения».

Начальство четвертой гимназии реагировало на эти письма по-казенному стандартно: «усиливало бдительность». После чего отчитывалось перед начальством.

«Вполне осознавая необходимость точнее определить требования по отношению к ученикам, – писал один из директоров, – педагогический совет подвергнул пересмотру существовавшие для учеников правила, причем многие параграфы были дополнены или введены вновь. Так, параграф о соблюдении формы был распространен запрещением носить кольца, булавки, цветные галстуки, трости, цепочки; подробнее изложены правила о поведении учеников вне стен гимназии, указано взыскание за опаздывание на урок, сделано напоминание об обязательности для ученика носить в класс все учебные принадлежности. Гимназическое начальство распорядилось вывесить эти правила в сборной комнате, экземпляры их раздать ученикам и разослать родителям при циркулярном письме».

* * *

Наказаний за нарушение правил было много. И одно из них – карцер.

Карцер в четвертой гимназии практически не пустовал. К тому же в нем, как поговаривали, специально разводили крыс – чтоб наказание особенно запомнилось.

Но самым изощренным издевательством, творившимся в гимназии номер 4, был шкаф с игрушками.

Игрушки отбирали на уроках у детей (чаще всего это были малыши-приготовишки) и запирали в шкаф на ключ. Разумеется, никто в них больше не играл. Мишки, кошки и лошадки лежали в шкафу десятилетиями и изредка показывались ученикам в назидание – дескать, не носите в классы «лишнего».

Алексей Ремизов, учившийся в четвертой гимназии, писал: «В классе за нашей спиной шкапчик. В этот шкапчик прятался после уроков классный журнал и чернила и все, что отбиралось от учеников постороннее – целое собрание игрушек за много лет. Хранился в шкапчике и магнит, отобранный десять лет тому назад у Шахматова (в будущем известного филолога – АМ.)…

Иван Иваныч не мог бы припомнить, когда и у кого он отобрал слона и обезьянку, но он твердо знает, что магнит Шахматова… – реликвия.

Еще вчера он видел магнит «собственными глазами», между обезьянкой и слоном… Он перерыл весь шкапчик – да, там была настоящая игрушечная лавка, все что хотите, все, о чем мечтает еще не забитая уроками «пустая», а значит, «свежая» голова живого человека. Но только никакого магнита среди игрушек не попадалось…

Подозрение пало на весь класс, не исключая первых учеников и самых прилежных и тихих-забитых: «магнит исчез!».

После уроков весь класс был задержан. Допрашивал инспектор, пугая директором. Потом всех обыскали. Магнит не нашли».

Кстати, в юбилейном издании «Пятидесятилетие Московской 4-й гимназии», вышедшем в 1899 году, о зловещем директоре Новоселове, на которого, по славам Ремизова, ученики от страха «даже смотреть не смели», писали почтительно: «А. Г. Новоселов… за шесть лет управления гимназией… заявил себя умелым администратором, зорко вникавшим во все стороны гимназической жизни. Требовательный к себе, он был требователен и к своим сослуживцам; учениками сознавалась строгость его режима, не выходившего из границ справедливого к ним отношения».

Видимо, эта фигура пришлась ко двору в самой казенной московской гимназии.

* * *

Вышло так, что сквозь четвертую гимназию прошло немало знаменитостей. В ней учились не только Станиславский, Шахматов, Ремизов и Дурылин, но и Жуковский («отец русской авиации»), и Владимир Соловьев (выдающийся русский философ), и Каблуков (видный экономист и статист), и меценат Савва Морозов.

Но похоже, эти деятели преуспели вовсе не благодаря гимназии, а скорее, вопреки ей. Тот же Станиславский вспоминал: «Малый Театр… лучше всяких школ подействовал на мое духовное развитие. Он научил меня смотреть и видеть прекрасное». Театр – а не гимназия.