Борис Лавров - Первая Ленская

В ста метрах от нас медведь взобрался на большой торос. Почти одновременно раздались два выстрела. Обе пули попали в голову зверя. Он свалился набок, не шевеля ни одной лапой. Следующие две пули прекратили его предсмертный хрип.

Это был очень крупный, достаточно упитанный самец. Шкура его не оставляла желать ничего лучшего.

Снятие шкуры и разделка туловища – самая неприятная часть охоты. Руки, намокшие от крови, быстро замерзают на холоде. Делаем новый надрез между шкурой и мясом и погружаем в сохранившееся там тепло жизни наши застывшие руки. Они быстро согреваются, но снова замерзают на морозе. Ножи, из далеко не первосортного материала, быстро тупятся от работы.

Более двух часов заняла у нас разделка туши.

– Попробуем идти вперед. Может быть, встретим еще кого-нибудь.

Мы ушли дальше, но на этот раз уже безуспешно. Начала сказываться и усталость от проделанного пробега. Надо возвращаться на зимовку. Мы удовлетворены: Соколов получит мясо для собак, пригодится оно и для зимовщиков.

Поздно ночью вернулись на станцию.

– Хорошие охотники! Идите опять на охоту, – решает Рузов.

На другой день каюр Соколов и биолог Тюлин уехали на собаках за шкурой и мясом убитого нами зверя. Новой дичи на месте нашей охоты не оказалось. Надо ждать южного ветра, он принесет аппетитный запах жира и мяса в плавучие льды, где держится медведь, разыскивая неосторожную нерпу или зайца.

– На завтра предсказываем вам хорошую погоду, – порадовал нас за обедом синоптик Рихтер. – Можете лететь.

– Это лучше, чем колоть дрова или таскать ящики, – соглашаются летчики.

***

– Ну, что же, летите сегодня?

– Конечно. Погода прекрасная.

Мороз около 20°. Последние лучи солнца ярко освещают землю. Надо спешить воспользоваться солнечным светом, чтобы выполнить осеннюю программу облетов.

Но не так просто завести на морозе мотор с водяным охлаждением. Вода, нагретая в баке зимовки, успевает остыть, пока собаки подвозят ее к самолету.

– Сколько времени будете летать? Укажите свой курс, чтобы можно было вас искать, если пропадете.

– Полтора часа… Курс – поперек пролива Вилькицкого, к мысу Мессер.

– Тогда лучше не пропадайте. Сам черт не найдет вас в плавучих льдах.

Мотор наконец заработал.

В быстром полете колючий мороз обжигает лицо. Маленькой кажется оставленная радиостанция. Высота набрана.

Курс взят на север, к плавучим льдам. Вдруг беспокойно задвигался бортмеханик Игнатьев. Мотор «барахлил». Нет нужного количества оборотов. К нашему удовольствию, посадочная площадка еще недалеко. Самолет круто идет на посадку.

– В чем дело?

– Бензинопроводная и маслопроводная трубки промерзли, – отвечает Игнатьев после осмотра мотора. – Придется их отеплять. Иначе лететь нельзя.

Приходится отложить полет.

– Разве такую погоду надо делать для полетов? – упрекает Линдель метеорологов.

– Чем же плоха? Вы просили хорошей видимости, а насчет мороза вы и не заикались.

– Мои собаки – и то надежнее вашей машины, – иронизирует Соколов. – Старый друг лучше новых двух.

Короткий день не позволяет продолжать работы. От долгого пребывания на морозе у всех замерзли руки и ноги.

– Поужинайте, да и спать. Так и пройдет незаметно вся зимовка, – советует повар Рулев.

Но спать еще рано. Снова появляется граммофон. На этот раз пластинки подобраны со вкусом.

Красивая, глубокая рапсодия Листа звучит в этой обстановке особенно захватывающе. Мы все дилетанты в музыке. Нам неизвестно подлинное настроение, которое хотел вложить в нее Лист. Но это и не важно.

Вероятно, каждый нанизывает на эти звуки свои думы и свои воспоминания. По лицам слушателей видно, что их мысли и думы уносятся далеко от этих пустынных и унылых мест.

– Не увезти ли нам эту пластинку на острова Самуила? Можно взять и «Черные глаза», – советуется со мной один из моих спутников.

По регламенту зимовки к одиннадцати часам должен прекратиться всякий шум. Мы расходимся по отдельным дощатым клеткам, называемым здесь каютами.

Рихтер, на основании полученных по радио метеосводок, вычерчивает на синоптических картах линию изобат.

– Хорошей погоды для полетов осталось мало. В ближайшие дни едва ли удастся лететь.

Это ясно и без карт.

Степанок, вернувшийся с метеорологической вахты, шумно отряхивает снег с шапки и куртки.

– Ух, и задувает же ветер!

– Надо подкрепить самолет, – решают летчики.

Все мы выходим из дому, чтобы проделать эту работу. В ночной тьме не видно летящего снега. Мороз при ветре леденит кожу лица. В воздухе чувствуется дикий разгул разбушевавшейся стихии.

Наш самолет стоит в полной исправности, будучи защищен от ветра стенами бани и сарая. Лыжи его крепко прижаты осевшим снегом. Это лучший для него якорь.

У подветренной стены дома лежат собаки, свернувшись клубками. Они засыпаны снегом и не хотят даже приподняться к протянутой руке, чтобы дольше сохранить тепло. На зимовке имеется, правда, не очень хороший собачник. Но в нем живут только щенки. Взрослые собаки предпочитают снежную яму.

Засыпанные снегом и промерзшие, мы возвращаемся в дом. На метеорологическую вахту вместо Степанка встал Скворцов. Он очень молод и совсем недавно оставил школьную скамью.

– Зачем вы приехали в Арктику?

– Считаю, что для меня здесь будет хорошая школа… Кто хочет быть полярником, тот должен отсюда и начинать.

Скворцов с большой точностью выполняет свои обязанности. В свободное время он усиленно занимается математикой и физикой. К тому же он хороший охотник, лучше всех умеющий гнать медведя, пока тот не остановится, чтобы принять бой. Собаки в большой дружбе с ним. Когда Скворцов идет к метеобудкам, стоящим в некотором отдалении от станции, Черныш и Оленегон поднимаются, чтобы сопровождать метеоролога в его путешествии.

– Это метеорологические собаки, – утверждают Рихтер и Скворцов.

– Не собаки, а жулье, – характеризует их каюр Соколов.

Конечно, Черныша и Оленегона метеорология вовсе не интересует. Больше всего их привлекает охота на медведя. Возить нарты – для них самое неприятное дело. Завидя первые признаки подготовки к выезду, они стараются быстро исчезнуть с зимовки в пустынной тундре.

Поэтому все приготовления к поездке начинаются с привязывания Черныша и Оленегона. После этого им остается только покориться неизбежному злу.

Сейчас езды мало, и обе «метеорологические собаки», спасаясь от пурги, отлеживаются на свободе в своих снежных ямах. Северные ездовые собаки, как правило, почти не имеют чутья. Его компенсирует развитое у них соображение: зрение и слух. На Севере собака является предметом первой необходимости. Она живет одной жизнью с человеком и потому более чутко и разумно реагирует на все его нужды. У Данилова была своя «гидрологическая» собака – Монька. Ни езды, ни настоящей охоты она еще не испытала. Придет к зимовке медведь, Монька со всем азартом старается прогнать его, не представляя себе, что зверя надо не прогонять, а держать. С Даниловым Моньку, вероятно, сроднило то, что работа гидролога протекала всегда сравнительно недалеко от жилья, в проливе Вилькицкого.