Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Перед ночью Нильс нажимает на кнопку вызова сестры. «Ты должна принести мне виски, – говорит он появившейся сестре, – потому что я завтра выписываюсь». – «Как? Я ничего такого не знаю», – говорит сестра. – «Du är ännu ung (ты еще молодая), – отвечает Нильс, – пойди к старшей сестре, и она тебе объяснит. Я здесь не первый раз и знаю, что в этой больнице есть старый обычай – угощать отъезжающего стаканчиком виски». Как и положено сестре, ни слова возражения, улыбнулась и пошла. Через короткое время возвращается с подносиком, на нем два пластмассовых стаканчика. Один протягивает Нильсу, другой мне. Я говорю: «Но я же еще не уезжаю!» – «Но ты же не хочешь, – отвечает, – чтобы твой друг пил один!» Спрашивать, разрешает ли мне это врач, я уже не стал.

3 декабря, четверг. Разговор с Ханс-Эриком: «Вы, наверно, знаете, что Русский Институт (это значит, Свен Густафсон) уже оплатил ваш счет. Мы должны вас выписать в пятницу. Но вы можете остаться у нас до понедельника – наше отделение дарит вам эти три дня».

(Я не знал тогда, что мой счет был вдвое меньше обычного: Ханс-Эрик по дружбе с Уллой отказался от своего гонорара за мою операцию. Не знал и того, что Густафсон организовал сбор денег на эту операцию среди лингвистов разных стран и что откликнулось более тридцати человек. И даже когда мне об этом в общих словах сказали, Густафсон не хотел мне показывать их список. Я говорил ему: «Но ведь я мог бы по крайней мере их поблагодарить». – «Нет, – отвечал он, – они присылали эти деньги мне, а не вам, я и буду их благодарить».)

6 декабря, воскресенье. Увидел, наконец, своего флорентинца, которого много дней искал глазами и не находил. Оказалось, что у него прошло не так гладко, как у меня – все это время провел в реанимации; ходит пока еще только с помощью стойки.

Весь день составляю в уме шведские фразы, к вечеру набираюсь духу и ловлю в столовой знакомую сестру Терезу: «Ты должна принести мне виски, потому что я завтра выписываюсь». – «Почему?» – спрашивает Тереза. И тут я набираю воздуха и торжественно возглашаю: «Du är ännu ung. И ты не знаешь: в этой больнице есть старый обычай – угощать отъезжающего стаканчиком виски. Пойди к старшей сестре, и она тебе объяснит». Акция полностью удалась: вскоре Тереза приносит в мою новую палату (четырехместную) четыре стаканчика виски – мне и трем моим соседям. Так что если этот старый обычай в Упсальской больнице не умрет, то в этом будет немного и моей заслуги.

Декабрь. Упсала.

Солнце появляется над краем дальнего леса часов в одиннадцать, еле-еле приподнимается над вершинами деревьев и часа в три уже прячется снова. За это время я обязан проделать свою ежедневную прогулку – таков жестко предписанный послебольничный режим. До края города совсем недалеко, и я быстро оказываюсь в лесу. Седой зимний скандинавский лес суров. Он наполовину из деревьев, наполовину из огромных камней. И совершенно очевидно, что, едва только спрячется слабенькое солнышко, из-за этих мшистых камней вылезут тролли.

Самая привычная из моих трасс – тропа Линнея. Он проходил ее чуть ли не ежедневно, и потомки аккуратно сохранили и разметили все повороты его прогулок. Вдобавок это еще и гарантия от того, чтобы заблудиться.

Редко кто встретится в шведском лесу, хотя тропок много. И очень заметно, насколько скандинавские женщины решительнее, свободнее и общительнее нынешних скандинавских мужчин. Они при встрече в лесу обычно спокойно здороваются. А потомков викингов практически всех поголовно при встрече охватывает страстное желание стать невидимыми, не просто уткнуться взглядом в землю, а прямо провалиться сквозь нее.

24 февраля 1993. Женева.

Вечером доклад знаменитого Стейнера об этике в языке. Зал ломится. Очень много блеска, уследить за мыслью практически невозможно; и все же хэппенинг небезынтересный. «Язык так омертвел и утонул в политике/политиканстве, что лучше молчать – сравни у Витгенштейна». Об этом рассказано с выдающимся красноречием.

17 марта. Мы с de Preux принимаем экзамен по древнерусскому и старославянскому. Среди прочих сдает Луи де Соссюр, дальний потомок Фердинанда. У него репутация шалопая, постоянно какие-то академические хвосты. Но этот экзамен, вопреки всякому ожиданию, он сдает великолепно. В Швейцарии при их шестибалльной системе почти никогда не ставят шесть – какие-нибудь четверть балла обычно все-таки вычтут. Но в данном случае de Preux со мной согласен: ставим полные шесть.

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время я узнаю, что Луи де Соссюр исключен за неуспеваемость: остальные экзамены сдал так, что не вытянул минимально допустимого среднего балла.

А еще примерно через год случайно встречаю этого выброшенного на улицу неудачника в городе. Цветущий, жовиальный, при виде меня озаряется приветственной улыбкой. «Ну, как ваши дела?» – спрашивает он меня.

1 марта 1993.

Первый раз проделываю на поезде путь Женева– Венеция, который потом мне предстояло проезжать неоднократно. Самая прекрасная часть дороги – сразу после симплонского туннеля. Поезд вылетает на свет – и это уже Италия: селеньице Iselle. Природа одним броском продвинулась ближе к лету месяца на полтора: все кругом буйно цветет желтым, белым и фиолетовым. И вот уже открывается завораживающей красоты Лаго Маджоре. Поезд идет прямо над краем озера.

Вплывающие в поле зрения как в кино синие с белым названия станций действуют почти гипнотически: Вербания, Палланца, Стреза, Арона… Вспыхивает: Стреза! – это же Хемингуэй, «Farewell to arms», наша студенческая юность… А слово Палланца окрашено для меня ореолом чего-то прекрасного и недоступного из-за эпизода тех же времен. В 1957 году, когда я был в гостях у Анри Гросса в Сен-Рафаэле, Анри и его родители собрались съездить на машине в Италию. Итальянец, друг Анри, уже давно работавший безвыездно во Франции, очень воодушевился: «Я поеду с вами – вы довезете меня до Палланцы, я не видал своей родной Палланцы уже лет десять!» Поговорили о том, не взять ли с собой также и меня, но благоразумно этим и ограничились. А вечером того же дня они уже вернулись. На перевале итальянские пограничники перекрыли итальянцу дорогу в его Палланцу: его итальянские документы безнадежно устарели, из них вытекало, что он десять лет не платил итальянских налогов. «Французы пожалуйста, а вас в Италию не впустим». Из солидарности отказались от своих планов и французы.

Показались знаменитые Isole Borromee: Isola dei Pescatori, Isola Bella, чуть в отдалении – Isola Madre. Железная дорога проходит высоко над водой, так что озеро и острова видно почти сверху. Игрушечные дома на островках растут прямо из озера. Неправдоподобно красиво – сколько ни слушай о том, что всё это туристское и слишком сладкое.