Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Еще несколько часов, и вот уже Венеция. Все выглядит здесь очень неожиданно: над Canal Grande стоит туман, солнце как луна, гондольеры и гондолы – черными контурами, изысканнейше!

30 марта. Венеция.

Сцена посреди Piazza: laureata (т. е. только что получившая университетский диплом) – красивая высокая девица классического типа; на голове огромный венок, перевитый желтой лентой. С ней дама, скорее всего мать, которая кричит на всю площадь: «Dottore! Dottore!» (= вот чем стала ее дочь). В руках у laureat'ы изящная желтая кепочка; в нее синьоры (не туристы!) кидают деньги («per la fortuna») и целуют ее в обе щечки.

Апрель 1993. Удине.

Едва ли не главное удовольствие моей здешней жизни – велосипед. Выезжаю за город всякий раз, когда позволяет погода и университетские занятия.

5-го доехал до Reana del Roiale. Погода божественная: солнце, легкий ветерок. На полгоризонта горы – видны так, что кажется, до них еще полчаса и доедешь. Поля, тишина, раннее лето.

8-го доехал даже до Чивидале. Туда узенькими деревенскими дорогами, через Поволетто и Торреано, так что получилось километров двадцать. Горы туманны, но становятся всё ближе и четче – пока, наконец, не подъехал прямо к первым холмам. Цветы, цветы, сельская Италия! И всё это своими ногами! Не хуже, чем переход из Тиррении в Марина ди Пиза. В Чивидале поездил по городу; рискнул оставить велосипед, пока зашел в замечательный Tempietto longobardo (VIII века). На обратном пути начался дождичек, пришлось ехать магистралью; это 17 км, но с чудовищными мастодонтами-грузовичищами, которые обгоняют тебя на страшной скорости. Но даже и это оказалось приятно.

9-го съездил в Тричезимо. Полевые дороги, солнце, ветерок, прохладно. Удивительно нежные итальянские деревенские пейзажи, со слабо виднеющимися горами вдали. Черепично-красные пологие крыши с огромными карнизами; охряные, белые или серые стены; пинии, кипарисы, еще спящие виноградники.

Племянница синьоры Анджелины, нашей соседки, никогда не была в Риме (сама Анджелина явно тоже), только в Пизе и Флоренции, когда училась в школе. Муж – железнодорожник, имеет право на giro del mondo (кругосветное путешествие) бесплатно. Но говорит: «Неужели я и в отпуск поеду на поезде? Поезжай одна». Так что не поедет никогда.

Рассказ Джорджо Циффера: В Сицилии мать с двумя детьми. Как их зовут? – Didone e Enea. – Неужели? – Да, именно так: мальчик Didone, девочка Enea.

15 октября 1993. Женева.

Сижу на Collège des professeurs. Человек 50 четыре часа подряд обсуждают сплошь административные и денежные вопросы. Тяжкое борение старенького Прието с молодыми волками-хомскианцами.

За распахнутым окном теплый вечерний дождь. Он гипнотизирует. Смотрю – и охватывает чувство совершенной ирреальности окружающего. Где я? Что за фарс – что я считаюсь как бы членом этого! Трудно передать, до какой степени мне всё это чуждо! Видимо, это какая-то игра. Так не заигрался ли я?

29 октября. Вечером звонок Нива: умер Лотман.

1 ноября. В газетах заголовки: умер Феллини.

24 ноября и далее. Аверинцев проводит этот семестр в Женеве. Читает курс по русской духовности (по-французски) в так наз. Европейском Институте. Слушателей, к сожалению, совсем мало, и они как-то не особенно внушают веру в то, что эта премудрость в них вместится. Вот некоторые запомнившиеся тезисы.

Старославянский не может передать всего богатства греческого. Русская духовность до XIX века невежественна (Possevino: «summa ignorantia omnium rerum»), ее сила в ином – в иконописи. А в XIX веке сила перемещается в литературу.

Жорж Нива на этих лекциях исполняет свою роль приглашающего «хозяина»; в то же время постоянно подпускает шпильки и подсмеивается над Аверинцевым. Но Аверинцев серьезен и его игры не принимает (может быть, даже не замечает).

Вспоминаю свой очень давний разговор с Аверинцевым (других серьезных разговоров у меня с ним, пожалуй, и не было). Его слова произвели на меня тогда очень сильное впечатление – своей ясностью и бесстрашной прямотой. Аверинцев сказал: «Область, к которой относятся мои занятия, – не наука и не искусство; но она не менее интересна для человека, чем наука и искусство. Человечество, однако, не выработало для нее отдельного имени, и за неимением такового ее относят к науке. Она сродни, ну, скажем, умному застольному разговору».

Женевские лекции были, на мой вкус, чуть ближе к застольному разговору, чем мне хотелось бы. Правда, я был только на первых трех.

30 ноября. В телевизоре: последнее интервью Феллини (названо: Fellini ou l'amour de la vie), прекрасное. «Ведь когда мы снимали Dolce vita, в Риме на самом деле ничего подобного не было! Стало потом – из подражания фильму».

6 декабря 1993. На так называемом «Русском кружке» выступает Юрий Афанасьев. В аудитории за спиной Афанасьева не стерто с доски – какие-то матрицы и западный профессорский юмор, без которого, видимо, сейчас уже нельзя надеяться на контакт со студентами: Ne pas confondre le tennis en pension avec le pénis en tension.

По Афанасьеву, Октябрьская революция была не началом новой эры человечества, а de facto победой реакционного крестьянства над недавно возникшим капитализмом, т. е. реставрацией (с идеей уравнительности). Большевизм этим настроем воспользовался, но затем сам был им поглощен.

Предрекает теперь ряд лет авторитарного правления в пользу трех реакционных сил: ВПК, колхозного крестьянства и 20-миллионного чиновничества.

По рассказу Нива, потом на встрече с женевским ректором Афанасьев активно рекламировал РГГУ; в частности, сказал: «Украшение РГГУ – Мелетинский, Зализняк и Аверинцев». – «Две трети у нас!» – в восторге закричал Нива (Афанасьев, конечно, говорил понаслышке, ничего точно не зная). Ректор был очень доволен.

12 февраля 1994, суббота. Женева.

Ко мне в гости на четыре дня приехали Анюта с Борей. Гуляем вдоль Арвы. Во вторник выпал прекрасный свежий снег. Надумали сделать снежную бабу во дворе около театра. Получилась отличная. Нашли даже морковку для носа. Подзамерзли, пошли домой одеться получше. Операция эта заняла минут 15–20. Возвращаемся к своему творению. К счастью, я шел немного впереди и первым вошел во двор. И увидел: от нашей роскошной бабы нет и следа, трудно даже понять, где именно она стояла. Швейцарская эстетика, видимо, пришла от этого дикарства в такое потрясение, что его нельзя было выдержать и пятнадцати минут. Место было заровнено лопатой или метлой (лишь морковку я позднее все-таки откопал). Партия швейцарских ксенофобов, надо думать, получила в этот день дюжину новых верных адептов.

Бросился навстречу Анюте с Борей, чтобы загородить им путь. С большим трудом удалось убедить Борю, что сейчас надо немедленно идти не к снежной бабе, а к реке.