Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

18 апреля. Флоренция.

У Донателлы. Д'Арко болен, но со мной беседует как прежде, оживляется, радуя этим Донателлу. А потом я получаю от Донателлы такое поручение, что рискую лопнуть от гордости: «Вы ведь знаете Флоренцию – может быть, вы могли бы проводить Джиневру к кино Supercinema на via Cimatori, где у них встреча с одноклассниками. Мы только недавно переселились в город из Кьезановы, Джиневра еще не освоила Флоренцию». Идем. Джиневра – воспитанная девочка, ведет какой-то подходящий к ситуации интеллигентный разговор. Прямо, направо, налево, прямо… Жаль, что дорога такая недлинная. И в упоении от роли чичероне я совершаю ужасную ошибку. На последнем повороте перед кино, где тактичному человеку следовало, конечно, беззвучно раствориться в воздухе, я, продолжая что-то говорить, спокойно заворачиваю за угол. И только по несчастному выражению на физиономии Джиневры осознаю, что произошло: она вошла в поле видимости своих одноклассников. Панически бежал – кажется, все-таки раньше, чем она успела по-настоящему покрыть себя позором.

19 апреля, воскресенье. Вольтерра.

«Я с удовольствием бы вас прокатил куда-нибудь, – говорит Делл'Агата. – Куда бы вы хотели?» Не за думываясь, отвечаю: «В Вольтерру и в Каррару». – «Отлично! Едем в Вольтерру». Немыслимая весенняя Тоскана – вся холмы Мандельштама, свет, мягкость, земной рай. Движемся в сторону Сан-Джиминьяно. Его сказочные башни видны издалека. Получается так, что мы их объезжаем с трех сторон. И вот вдали показалась Вольтерра – огромная крепость на холме. Поднимаемся на этот холм. Сверху открывается огромный, но странный и уже далеко не столь идилличный мир: в разных местах, вблизи и вдали, из земли вырываются струи пара, иногда целые гейзеры. Это знаменитые лечебные воды, поясняет Делл'Агата.

Вольтерра велика сразу тремя своими прежними жизнями. Это древнее сердце Этрурии – и стоят циклопические этрусские стены и ворота. Потом это мощная римская крепость. Потом процветающий город эпохи Медичи; бесценная для киношников Fortezza Medicea на вид совершенно неприступна (со временем ее превратили в сумасшедший дом, а теперь в тюрьму; явно очень хороша для обеих этих функций).

По нынешним меркам городок, конечно, невелик. Видимое движение на улицах происходит, по первому впечатлению, в основном за счет плотных отрядов японских туристов.

Этрусский музей – еще более чудовищный перебор по количеству, чем в Эсте. А порядка и пояснений еще меньше. Такая сверхконцентрация может нравиться только специалистам-этрускологам, которых горстка. Неизмеримо большее число людей научилось бы ценить эти скульптуры по достоинству и получать от них удовольствие, если бы, скажем, половина всех этих нагроможденных друг на друга богатств находилась в ста обычных музеях.

На обратном пути посетили еще Чертальдо (точнее Alto Certaldo) – очень выразительный городок с крепостью на горе. Здесь дом Боккаччо (сейчас, разумеется, музей) и его могила. Так что у меня получились симметричными знакомство с восточной Этрурией и домом Петрарки и знакомство с западной Этрурией и домом Боккаччо.

22 апреля. Каррара.

Студентка Kwang Gianfranceschi написала диплом о жизни в Новгороде по данным берестяных грамот, очень неплохой. Кванг – кореянка, удочеренная в младенческом возрасте итальянской семьей; в этой семье у нее один брат – кровный сын, другой – усыновленный итальянец. Ее родной язык, разумеется, итальянский. Kwang – по-корейски 'голубая', поэтому у нее есть еще «запасное» имя Azzurra. На первой странице ее диплома – текст, который я сперва принял за эпиграф. Оказалось, однако, что это ее собственный текст – это как бы тональность, которую она задает сама себе:

Cerchiamo sempre la voce del passato: aneliamo di conoscere l'anima e i sentimenti di coloro che hanno lasciato testimonianza della loro esistenza, siano esse piramidi nel deserto o città sepolte; ne rimaniamo sorpresi, affascinati. E l'incantesimo si è ripetuto ancora una volta: le voci degli abitanti di Novgorod la Grande ci hanno attirato ed ammaliato come il canto delle sirene.

«Мы всегда ищем голос прошлого: мы стремимся узнать душу и чувства тех, кто оставил свидетельство своего существования, будь то пирамиды в пустыне или занесенные песком города; мы ими поражены, заворожены. И колдовство повторилось еще раз: голоса жителей Великого Новгорода завлекли и околдовали нас как пение сирен».

Делл'Агата и Кванг везут меня теперь в Каррару. С нами брат Кванг (он за рулем) и ее руководительница Сильвия, которая сама похожа на студентку. Дорога идет между цепью гор и морем. Доезжаем до Каррары и поворачиваем в горы, к каменоломням. Длинный серпантинный подъем. День сияет. И вот появляются первые скалы, у которых вместо нормального бурого склона – нечто невероятное: мраморная стена! Поднимаемся выше и открывается целый амфитеатр из таких скал. Все эти горы вокруг – целиком из каррарского мрамора! Три тысячи лет человек откалывает себе от этих гор столько прекрасного мрамора, сколько может отколоть и унести, – и всего лишь немножко оголил им кое-где бока; ни одна из гор не стала от этого ниже!

Рычащие машины вгрызаются в белые бока гор как черные жуки. Время от времени слышны взрывы. Отпиливают от скал «бруски» размером 1x2x3 метра. Чуть что в этом «бруске» не так – его немедленно просто бросают. Такого кругом огромное количество. Хороший «брусок» затем уже распиливают на специальных станах проволокой с алмазом.

Везде в склонах гор устроены террасы и к ним подъездные дороги – разумеется, тоже мраморные, – по которым самосвалы могут добраться до этих террас. В местах, где человек вгрызается в скалу уже давно, образовались уже целые мраморные амфитеатры со множеством рядов-террас.

От каменоломен едем в деревушку Колонната, которая здесь поблизости. Все то, что в русской деревне из дерева, а в украинской из глины, здесь – из мрамора: дома, заборы, улицы, вымостка дворов… На серомраморной ограде близ церкви – беломраморная доска: «Товарищам-анархистам, павшим на пути к свободе».

24 апреля. Пиза.

Последняя лекция в Пизе (10-я). Aula magna. Заканчиваем грамоту № 752: ци ти боудоу задѣла своимъ вьзоумьемь аже ми сѧ поцьnьши nасмихати а соудить б(ог)ъ и моѧ хоудость(буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и моя худость [= я]).

Я уже к своим пизанским слушателям привык. Это моя самая многочисленная и самая внимательная аудитория из заграничных. Сидит и милейший Делл'Агата. В конце говорит: «Вы перевели насмихатисѧ как burlarsi. А я бы перевел по-другому: sfottere (sfottermi)». (Слово, которое нынешний словарь квалифицирует всего лишь как popolare, но производное от глагола, так сказать, фундаментального списка.)

Ответ выскочил у меня как-то автоматически: «Non mi posso permetterlo (я не могу себе этого позволить)». Такого грохота аудитории, который при этом раздался, я давно не упомню. Специально посмотрел: девицы хохотали не менее отчаянно, чем молодые люди.