Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Лене Гришиной. 14 февраля 2001.

Здесь уже приоткрывается весна – не хуже, чем у Вас на Украине. Настолько, что взял да и сорвался с места на три дня в Париж. А там вообще было голубое небо (правда, если честно, то только первый день). А Парижем могло иной раз пахнýть в любую погоду – в лифте, например. А видеть ни на одном перекрестке не видел ничего, чего бы не видел столь же явственно в произвольный момент в произвольном месте, закрыв глаза. Даже уже и не понимаю, хорошо это или плохо.

Анюте. 15 февраля 2001.

Париж до неправдоподобия равен самому себе. Более наглядного свидетельства бренности отдельного маленького человеческого существа не придумать. Я бы возил в Париж солипсистов, которых надо вылечить от идеи, что мир – это их представление и умрет вместе с ними. И мелкие нелепые парижские новизны, вроде гигантского колеса обозрения, высотой в три обелиска, не где-нибудь, а на place de la Concorde, или покрытия Эйфелевой башни сверкающей чешуей, не только не нарушают этого саморавенства, но даже как бы его подтверждают.

И, конечно, несравненное ощущение, будто в кино с отключенным звуком вдруг дали звук!

Свожен по культурной программе среди прочего не куда-нибудь, а в Gaîté Montparnasse и в Atelier – на одну пьесу неплохую и одну блистательную. И говорят не пулеметно, как в Comédie Franęaise, а совершенно по-человечески. О чем ты говоришь! – восклицает Ирен. – Это же Catherine Rich и сам Philippe Noiret!

А еще я тебя познакомлю с Жакобом, говорит Ирен. Оказался поразительный человек. Учитель, еврей из Алжира, все свободное время ищет в Сахаре следы насильственно мусульманизированных евреев XIV века. И нашел! Нашел могильные плиты в пустыне. А раньше преподавал в Алжире, пока в его классе не похитили по бедуинскому обычаю в жены девочку-ученицу. Он заявил властям (тогда уже независимого Алжира) – и его тут же в тюрьму. Как израильского шпиона. Его друг заявил по этому поводу протест – и того немедленно в ту же тюрьму. (Это, случайно, не подрывает твоей гордости за уникальность и неповторимость твоей родины?) И сколько-то лет по тюрьмам, пока их двоих не вызволили разные международные комитеты спасения. А с другом потом было так. Он не видался с родственниками, пока не пришлось поехать на похороны матери (отца уже не было). Так братья и сестры заскандалили из-за дележа наследства уже на дороге с кладбища к дому. Тогда он сказал: подождите меня здесь, мне нужно ненадолго зайти в дом. Зашел в дом, залил все бензином и сгорел вместе с домом и всем наследством. А ты говоришь: Шекспир! А я смотрю на этого Жакоба с его мягким голосом, и мне совершенно ясно видно, что они с другом были очень похожи.

Марфе. 21 февраля 2001.

Янину можете пересказать вот что. В городе Саарбрюкене меня после лекции везут к некоему памятнику: огромнейших размеров величественная молодая дама в церковном одеянии. Оказывается, святая Варвара. На месте, где в 60-х годах произошла самая страшная катастрофа в истории шахт Германии – погибло 300 шахтеров. Не удивляйтесь, в Саарбрюкене шахты прямо в городе, из-за подкопов все время трескаются дома. Так что памятник она получила на том месте, где хуже всего сделала свое дело – никого не уберегла. Видимо, чтобы в следующий раз заботилась получше.

Марине Бобрик. 1 марта 2001.

6 марта еду в Италию, которая, как выясняется, так сильно горит желанием все знать про наш кодекс, что мне предстоит обслужить чуть ли не четыре университета.

Анюте. 2 марта 2001.

Еду по наиотборнейшим местам Италии. Если бы еще мог и прокушать ихние по всей трассе выставляемые мне вина и сыры (чего не могу) – трасса-то ведь пролегает по людям, а не по гостиницам, – то можно было бы вообще себе позавидовать. Но полного счастья, как известно, нет.

Анюте. 6 марта 2001.

Про итальянский ты не ошибаешься. И у них нет понятия The итальянского языка – каждый говорит малость по-своему (возьми Факкани хотя бы), и они нетвердо знают, что такое ошибка против итальянского языка. И нет ощущения, что ты кривыми лапами лапаешь святое. Юрский по-итальянски чуть-чуть – но выступил у них с какими-то сценками по-итальянски и имел бурный успех. А французский он знает очень прилично, выступил во Франции по-французски – и его вежливо попросили на следующем представлении выступать по-русски.

Лене Гришиной. 6 марта 2001.

Еду в благословенные края. Новые города посещать не собираюсь. Мой туризм состоит теперь только в том, чтобы видеть виденное, а еще точнее то, что и так прочно нарисовано на оборотной стороне век. Предстоит спуститься сверху до средненижней точки (Неаполь) и потом двигаться по другой ветви обратно до верха. Поразительно то, что я везде буду на постое у знакомых, и это ни в одной точке не пугает – везде такие люди, с которыми мне легко, а не надсадно. Ни во Франции, ни в Швейцарии я такого себе абсолютно не нажил. Там я сам бы просился в гостиницу.

Март 2001. Флоренция, Пиза, Рим, Неаполь, Падуя.

8 марта, четверг. Флоренция. Доклад о Новгородском кодексе у Франчески.

9 марта, пятница. Пиза. После доклада во Флоренции Донателла сказала: а что если мы без всяких формальностей и договоренностей с начальством завтра съездим в Пизу и вы там тоже это расскажете? Сказано – сделано. Только Делл'Агаты не было: он уехал в Рим. («Чтобы послушать ваш доклад в Риме», – как он потом любезно пожелал мне это объяснить.)

12 марта, понедельник. Рим. Доклад про скрытые тексты Новгородского кодекса в славистическом кружке университета Roma Tre у Красимира Станчева (на via Castro Pretorio). Народу много. В первых рядах Борис Успенский, Делл'Агата.

Накануне Красимир сказал мне, что докладывать нужно по-русски, и я так и настроился. Но перед началом доклада неожиданно для меня он говорит: «Давайте решим, на каком языке мы будем слушать доклад. У нас есть выбор, поскольку докладчик довольно прилично говорит по-итальянски». Тут Делл'Агата с места со смехом подает реплику: «Да уж получше тебя!» Это, конечно, явная чепуха: Красимир, в отличие от меня, говорит по-итальянски по-настоящему, и очень гордится этим. Но Делл'Агате уж очень хочется немножко понасмехаться над величественностью председателя – впрочем, вполне беззлобно. Красимир продолжает: «Я думаю все же, что нам следует послушать доклад по-русски. Надеюсь, тут все понимают по-русски?» В ответ слышу чью-то реплику: «Разумеется! Тут некоторые как раз не понимают по-итальянски!»

Выхожу, наступает всегдашняя тяжелая стартовая пауза перед тем, как удастся выдавить из себя первое слово. Наконец, набираю воздуха, чтобы произнести что-то вроде «Я расскажу сегодня о…», и тут Красимир вдруг встает и повелительным жестом останавливает меня: «Подождите! Я вижу, что там в задних рядах появилась целая группа студентов с отделения политики. Они не знают русского. Давайте-ка все-таки по-итальянски!» Это после целого референдума по языковому вопросу! У меня слегка перехватывает дух, но стартовый сдвиг, видимо, уже произошел, и я слышу себя самого, произносящего: «Oggi racconterò…»