Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Поселили в Christ Church. Это по всему – колледж, да еще богатейший. Ан не так просто: в названии слова College нет – это Christ Church и всё тут. Такая особая привилегия – быть вне классификации. Здесь students – это то, что у других fellows; а то, что у других students – здесь undergraduates. Вообще в разных местах замечал явное сопротивление любой универсальной классификации, стремление не клеточку в системе занять, а изобрести и сам статус, которого ни у кого больше нет.

А по виду и по ощущению – дворец из декораций к Гамлету. Вместо дверей там и тут огромные сквозные проемы с арками, ведущие из одного средневекового холла с потолком под небесами в другой. И для завершенности мизансцены сечет мощный косой дождь, и в проемы врывается адский ветер, отшвыривая тебя назад.

Вера Коннова заботится о нас всесторонне: кормит, поит, выгуливает по городу. Привела в pub «Eagle and Child» (так надо понимать, Ганимед), где завсегдатаем был Толкин; в его компании это называлось «Bird and Baby». Показала Бодлеанскую библиотеку.

Лондон. Как попал в Британский Музей, так почти и не вылезал – ходил каждый день. Бесплатно, поэтому масса народу, который просто вольготно проводит здесь время, тем более что множество мест, где можно закусить, – за столиками сидят сотни людей. Тут же всякие хэппенинги. Сидит, например, на широкой главной лестнице индуска, вяжет на спицах размером с копье разноцветную шерстяную дорожку шириной метра в полтора и длиной уже метров двадцать. Дорожка живописно стекает по лестнице вниз этажа на два, и со всех сторон вокруг этого, как пчелы, фоторепортеры и просто зеваки.

В центре гигантский купол читального зала. Главная библиотека теперь уже отселилась, и читальный зал, как гласит объявление, впервые открыт для всех. В нем резвятся дети, сидят за какими-то журнальчиками домохозяйки и т. п.; но подавляющая часть мест свободна. По внешнему периметру вверх до поднебесья полки: «25 miles of shelves». У входа стелы с именами знаменитых читателей. На самом верху второй стелы мне бросается в глаза: Maxim Maximovich Litvinov. «Из всех своих достижений в жизни это он, конечно, ценил бы выше всего», – сказала мне потом Татьяна Максимовна.

А сам музей устроен непревзойденно. Нигде не видал так разумно организованных экспозиций и так талантливо и нескупо сделанных пояснений: написано так, что поймет и школьник, и в то же время вполне корректно и совершенно осмысленно и для специалиста. Нашел стенд Виндоланды – прекрасный. Рядом с каждым подлинником одна или две его фотографии в различных специальных лучах, где текст виден яснее. Далее тот же текст, воспроизведенный печатно. Далее перевод. Далее комментарий. И обширные комментарии к стенду в целом. Кто захочет, может за час-два узнать про виндоландские документы почти все существенное.

Нашел и церы – римские (из Англии) и эллинистические (из Египта). Но ни одна не сохранилась так хорошо, как наша новгородская (и эти немного поменьше размером). Дерево во многих местах ноздреватое, изъеденное временем. От воска в большинстве случаев остались только пятнышки; а текст на дереве виден хорошо. Больше всего воска сохранилось на тетраптихе римского времени из Египта, который особенно похож на наш триптих; на воске кое-где видны крупные греческие буквы.

Остракон из Оксиринха (римского периода): склады (…, РА, РЕ, PH, PI, PO…, ΣА, ΣЕ, ΣH, ΣI, ΣО и т. д.) – совершенно как в грамотах Онфима, только на тысячу с лишним лет раньше.

Ну и, конечно, Розеттский камень! Хоть ты сто раз его на всех фотографиях смотри, а увидеть так, чтобы можно было тронуть пальцем, – сильное ощущение. И снова осознаешь: ведь это была массовая продукция – такая билингва должна была стоять в каждом египетском храме, и точно такие же расставлялись по всем храмам при выходе каждого очередного эдикта. И вот из этого немыслимого количества сохранилась ровно эта одна…

Два вечера подряд провел у Веры Слоним – очень счастливо. На один день приехала из Брайтона Татьяна Максимовна – чтобы мне не ехать в Брайтон (как я собирался), потому что-де там у моря такой немыслимый ветер, что мне не перенести. А ей в ее 84 года, разумеется, в самый раз. Она в изумительной форме, я не заметил никакого изменения с прошлого раза – а это было десять лет назад, во время ее выставки в Москве. Только скучновато ей в ее Брайтоне после московского изобилия ярких людей. Очень душевно увиделись и как ни в чем не бывало. Просто какая-то получилась победа над временем.

25 февраля, понедельник. В 8-м часу утра Марго подвезла меня на машине до Queen's Park (откуда идет втрое больше поездов метро, чем с ближайшего к ней Kensal Green); оттуда на метро до Ватерлоо. Все другие способы пересечь Лондон в такое время, оказывается, и дольше, и ненадежнее. В 8.23 Евростар на Париж. Нож решил на этот раз не объявлять – что получится? А получилось то, что сумка спокойно проехала сквозь их магниты: или аппаратура так себе, или смотрят халтурно.

Погода везде серенькая. Немного задумался – и на горизонте уже Эйфелева башня, башня Монпарнас, Sacré-Coeur. Еще немного – и Gare du Nord, и в метро. Немного чудно: только что было лондонское метро, а еду уже в парижском. Censier-Daubenton. Вышел наверх. Легонький дождичек. Не торопясь пешком: Patriarches, Mouffetard, Arbalète, Claude Bernard, Berthollet. Людей и машин почти нет. Все серое, мокроватое, страшно знакомое. И вдруг в какой-то миг пронзило: боже, какой прекрасный город! вот где почти что можно было бы жить!

Побросал вещи в гостинице и на 27-й автобус – на Saint-Michel. Пошел в Клюни – сразу к La dame à la licorne. Понравилась опять чрезвычайно. Многие дни потом еще вдруг вставала перед глазами.

Во вторник с утра крапало, а потом понемногу разгулялось, даже солнце засияло. Обошел множество своих привычных мест: Saint-André des Arts, Notre-Dame, Saint-Louis, Hôtel de Ville, Mégisserie, Saint-Germain l'Auxerrois, Pont des Arts и т. д. Мое излюбленное дерево на нижней набережной Cité, слева от моста Saint-Louis, уже совершенно зазеленело – так рано! Сена поднялась необычайно – нижние набережные частью под водой, движение по ним закрыто, стрелка Vert-Galant залита, ее деревья смешно торчат из воды. Ярко, прохладно, ветрено.

Решился зайти в crêperie на quai des Grands Augustins – в совершенно неурочное время, эдак часа в четыре. Как ни странно, получилось уютно и даже как-то трогательно. Не было ровно никого; однако же хозяин, арабско-индийского вида, вел себя так, как будто для него визитер в четыре часа дня – самое обычное дело. Откуда-то появилась не то официантка, не то жена – молоденькая француженка простоватого вида. Стала уверять меня, что отлично пойдут блины с сидром. Сидр! Нормандия! древний 1956-й год! Сеанс воспоминаний прошел превосходно.

Вспомнил, кстати, что у меня есть дело в Сорбонне – зайти в Ecole Pratique des Hautes Etudes заплатить членские взносы в Société de Linguistique de Paris. Подхожу со стороны rue de la Sorbonne – вход перекрыт, стоит военный, примерно сенегальского вида: «Предъявите пропуск!» Объясняю свое дело – ни в какую! Решил поискать других лазеек. Захожу со стороны rue des Ecoles, напротив Монтеня – и тут такой же сенегалец! Начинаю объясняться с этим. Говорит по-французски так, что я по сравнению с ним Монтень. «Пропустить не могу». – «С каких же это пор, – спрашиваю, – на входах в Сорбонну стоит военный контроль?» (потом уж я и сам сообразил, с каких: с 11 сентября). Не моргнув, отвечает (и видно, что сам свято в это верит): «Всегда так было!»