Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Засмотрелся и заслушался. Рассказывает про то и про сё, про чуму 1630 года и т. д. И вдруг: «но самые знаменитые люди этого кладбища – русские». Два слова про Дягилева и Стравинского – и переходит на Бродского. И рассказывает про него минут пятнадцать: «величайший поэт 20-го века…». Поразительным образом ничего в общем не перевирает, никакой чепухи не несет. И вдруг: «а теперь я почитаю вам отрывки из прозы Бродского». Оказывается, что книжка, которой она всё это время размахивала – для полноты жеста – перед физиономиями французских дам, это «Acqua alta» Бродского по-французски. И читает куски про Венецию, про Сан-Микеле, про Стравинского, про вечных отныне соседей Бродского – Ольгу Радж и Эзру Паунда…

Набрался духу, улучил момент, подошел к ней и сказал: «Простите, мадам, я русский, я под сильным впечатлением от того, что это кладбище, которое сперва вообще не хотело Бродского принять, теперь уже научилось им гордиться». Она: «Что значит, что вы русский?» Не верит, решает испытать – переходит на русский (довольно неплохой, но всё же с легким акцентом): «Вы говорите по-русски?» – «Говорю». – «А где вы живете?» – «В Москве». Переходит обратно на французский: «А почему же вы тогда так говорите по-французски?» – «А это уже другая история», – отвечаю (ужасно чесался язык ей сказать: «Ну ведь вот вы же, мадам, тоже эвон как говорите по-французски», – да всё-таки постеснялся ей так нагло тыкать в физиономию ее итальянскость).

«Дело в том, – говорит, – что я очень люблю Бродского. Я вам не поручусь, что другие гиды рассказывают о нем столько же, сколько я». Но тут, к сожалению, французские дамы уже стали проявлять мелкие признаки того, что, по их понятию, экскурсоводши не для того находятся на работе, чтобы разговаривать с кем попало. Извинилась и повела всё стадо, куда им положено. А я уж за ними не пошел.

Вышел на пристань, решил: поеду на первом вапоретто, куда бы он ни шел. Выпал вапоретто, возвращающийся в город.

Север Венеции, за вычетом двух-трех размеченных туристских трасс, – особый мир, где даже итальянского языка совсем мало: в основном венецианский диалект (увы, очень плохо понятный).

Вечером занесло на концерт в Сан-Видаль: Вивальди «Le quattro stagioni» – в память об Ecole Normale и о визите в Комаровку к Колмогорову.

Воскресенье. Отправился в универсам Standa (ныне Billa) за едой. Набрал того и сего в корзину, пошел к кассе и зашатался: очередь – просто советская! Что делать?! Разнес всё набранное обратно по полкам и подлез под входной турникет, чтобы выбраться наружу: заметил, что именно так делают венецианцы – свободный проход мимо кассы с пустыми руками «на честность» у них, похоже, не популярен. Остался без еды, зато соблюл гонор: не для того же я в Венеции, чтобы стоять в получасовой очереди.

Бродил. Зашел в San Zaccaria. Проповедь. Так чеканно и просто, что всё до изумительности понятно, как когда-то речь папы у Колизея. О том, что вера первичнее знания: Петр сперва поверил, потом познал. Слушателей почти полные ряды стульев. Но что это? Проповеднику прислуживает южная красотка лет двадцати, в чем-то красном с белым, руки до плеч голые. (Надо, правда, признать, что сам проповедник полностью одет.) Подает ему вино, еще что-то – составляется жертвенная чаша. Улыбается при этом не менее завлекательно, чем официантка на дипломатическом приеме.

После этого на кафедру вылезает какая-то ханжеского вида тетка и начинает руководить всеобщей молитвой. Так что и здесь католицизм не отстает от века.

Закат солнца просидел в кафе близ Гарибальди, у начала Садов (Giardini), прямо напротив роскошных яхт и могучих кораблей.

Понедельник. Потребовался банкомат – и нигде его не видно. Стал искать без всякой географической идеи, абсолютно наугад: налево, направо, прямо, налево – куда нога ступит. И вдруг прямо над ухом: «Андрей! Ты что здесь делаешь?» Оборачиваюсь: Клара Янович. «Да, – говорю, – город маленький!» – «А где Лена?» – «Она не может оставить матерей, им 95 и 93». – «Это что! Вот моей свекрови 101, бодра, с хорошей памятью». Поговорили про память, я пожаловался неосторожно на свою. И тут Клара вдруг останавливается, глядит мне в глаза и с комсомольской прямотой: «Послушай, а ты помнишь ли, как меня зовут? Или стоишь, разговариваешь с кем-то, никак не вспомнишь, с кем?» Вот уж повезло так повезло: помнил!

Рассказала про Аверинцева. Он делал 5 апреля доклад в итальянском сенате по приглашению председателя сената философа Pera. А в конце апреля приехал в Италию снова по приглашению Витторио Страды. Инфаркт произошел 3 мая после доклада в Ватиканском совете, там же. Российский посол Спасский (внук Булганина) всегда очень его ласкал, но тут сказал: 9000 евро на вертолет для его транспортировки у посольства нет. Но дошло до Pera, и тот, как только узнал, немедленно выслал военный вертолет за счет сената для перевозки в Инсбрук.

В музее Correr. Целый зал – монеты дожей, от Sebastiano Ziani (1172-78) до Lodovico Manin (до 1797): 625 лет без единого пропуска (я проверил). Везде имя дожа. Всего их около 80. Не пропущен и изменник Marino Falier. А какие имена! – Dandolo, Contarini, Morosini, Renier, Pesaro, Gritti, Mocenigo, Trevisan, Foscari и т. д. Каждое – это сейчас палаццо, или площадь, или улица, а то и целый канал. В списке дожей фамилии часто повторяются – картина та же, что с династиями посадников в Новгороде. И шесть веков одинаковая форма золотого цехина: справа дож на коленях, слева св. Марк. Приходит в голову та же мысль, что когда-то в лионском музее: хорошо бы запереть Фоменко в этом зале – пока не ответит, кто же и когда всё это выдумал из головы и подделал.

Зайду, думаю, раз уж я оказался на piazza, еще и в San Marco. И что же? – очередь почти до столпа с крылатым львом толщиной в четыре человека!

Ушел опять в сторону Гарибальди. Присел в кафе; вскоре рядом, составив несколько столов, расположилась компания французов средних лет – человек 10 или 12. Первые полчаса у них ушли на научнейшее обсуждение того, кто какое питье закажет. Дальше разговор уже практически не сворачивал с теоретических достоинств и недостатков питей здешних и питых в других местах. Но все же настоящее серьезное дело началось с того момента, когда официант принес счет. Каждый по очереди, включая и дам, вздрючив очки, с глубоким вниманием прочел счет целиком – как увлекательный роман. Без конца переспрашивали официанта – по-французски, разумеется, – правда ли, что то-то и в самом деле стоит столько-то. Тот, надо отдать ему должное, отвечал по-итальянски. И как потом собирали деньги… Счет второй раз пошел по кругу, и каждый выкладывал на стол монетки, выискав в счете глазами свои строчки. Одной только лингвистики сколько на это потребовалось – ведь надо же всему знать названия…

Вторник. Довелось, наконец, попасть на scala Contarini del Bóvolo – раньше всегда либо было закрыто, либо не было сил взобраться наверх. Bóvolo (или Búvolo) – это, оказывается, вовсе не буйвол (который búfalo), а улитка (или змея?), она же спираль. Похоже, что это место, которое чтут больше местные люди, чем туристы. Посетителей так мало, что билетерша уходит со своего места и сопровождает до самого верха двух дам – одна венецианка, другая ее гостья, приезжая итальянка. Билетерша и венецианка примерно на равных правах просвещают приезжую в том, что это за лестница и почему на Венецию надо смотреть сверху именно с нее. В двух шагах – огромнейший куб театра La Fenice (а с земли он так зажат, что с окружающих его улиц-щелочек совершенно нельзя понять, что он грандиозен). С двух сторон, и тоже неожиданно близко – San Marco и Santa Maria della Salute.