Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Вечером на вокзал – и в Падую, к Розанне Бенаккьо.

Узнаю́, что накануне вечером в Падуе – и даже еще ýже: в основном в Розаннином квартале – прошел чудовищный, неимоверный град, до 10 см в диаметре. У всех машин, что стояли на улице, крыши и капоты как мятые простыни, стекла разбиты или выбиты. В клиниках раненые из тех, кто оказался в те десять минут на улице или рванулся закрывать открытые окна. У Розанны на балконе пластиковый стол; в нем сквозные пробоины – дыры такие, что проваливается бутылка. (Вот вам эффект перегретого моря, объяснил мне потом Магаротто: четыре месяца жары без единого дождя.)

Розанна за ужином: «А что, вы теперь уже и мороженое имеете право есть?» (вспомнила, что раньше я ссылался на врачебный запрет). – «Да нет, – говорю, – просто я веду себя как человек на каникулах. Приехал, так сказать, на отдых на юг». – «На юг?!! Какой же у нас юг?! Мы север!» Совсем вылетело из головы, до какой степени убогой и непрестижной стороной света является юг в итальянском мироощущении.

Суббота 30 августа. Утром Розанна везет меня в Colli Euganei, в деревню ее родителей. Жара прежняя. Сверху замечательный вид на холмы, на окружающую равнину и даже чуть-чуть на венецианскую лагуну.

Днем появляется Ремо – приехал из Тревизо. Идем с ним в кафе Pedrocchi. Бойкая красавица-официантка. Ремо ищет предлога с ней поговорить. Находит: пришла невеста в полном облачении. Pedrocchi здесь, видимо, вроде нашей кремлевской стены: ритуал требует появиться в этом сакральном месте в день свадьбы. Но с невестой какой-то господин, явно не жених: отец? шафер? Когда они, недолго повертевшись, ушли, Ремо подзывает официантку и допрашивает ее, в чем же дело, где же жених. Ни секунды не задумываясь, отвечает: «Да, наверно, они уже прямо на улице si sono separati (разошлись)».

Воскресенье. Розанна за компьютер, я в город. Palazzo della Ragione, выставка «Италия 60-х годов». Не понравилось: сделано рукой человека, который целиком в русле сегодняшнего эстетизма, а не рукой любителя того времени. Зритель должен поверить, что в 60-е годы вкус к абсурду, мусору, ржавому железу и т. п. был уже совершенно такой же, как сейчас. Есть тут и Гагарин и обрывки советских газет по этому поводу, но в основном во всех углах груды предметов – тряпок, отбросов, унитазов, клещей, гвоздей и проч., сама случайность нагромождения которых и есть новое искусство.

Понравился здоровенный конь – да только он XVI века и стоит в этом зале независимо от выставок: убрать его трудненько, так и остался посреди груд авангардного искусства.

Вышел на балкон. Внизу на piazza delle Erbe у маленького кафе сидит аккордеонист – и на всю площадь разливается «На сопках Манчжурии».

Потом еще долго бродил. На термометре 33°, но такой адский ветер, что замерзал до дрожи, прятался в ниши. Собор, в который хотелось зайти бросить еще раз взгляд на святую Джустину, к сожалению, закрыт.

Вернулся к Розанне в 6 часов. И вот истинная широта ее души и способность понять темную душу другого: в этот час, когда НИКТО НЕ ЕСТ и это нормальному западному человеку даже вообразить невозможно, Розанна меня накормила!

Вечером идем с Розанной в гости к Луиджи Магаротто. Изумительный вид с балкона: после bora воздух чист и полностью открылась вся величественная панорама Альп на севере.

Много было речи о Новгороде. «Да, Россию все-таки Европа должна признать как родственную, – говорит Магаротто, – это не то, что, например, мусульмане-турки, которые в нашу цивилизацию все равно не впишутся».

В разговоре о детях Розанна сказала: «Мой Андреа говорит, что деньги его не интересуют». Тут уж Лиза, хозяйка, не выдержала: «О, вы дурно его воспитали! I soldi servono! (деньги полезны)».

Понедельник 1 сентября. Розанна уходит из дому раньше меня – ей надо с утра к отцу в больницу: должны появиться врачи после субботы-воскресенья. Оставляет ключи.

Успеваю на вокзал на поезд 10.07 на Венецию. В газете размашистыми буквами: «Бора в 40 узлов уничтожила суда». По дороге и в самой Венеции чудо: вчерашние горы не исчезли, а стоят четкой темной стеной на севере. Лишь второй раз за 13 лет вижу горы над Венецией.

С вокзала перешел через мост и пошел вдоль Canal Grande к западу, к тому его повороту на север, откуда открываются горы. Но от многодневной венецианской жары не осталось и памяти – холодно и пронизывающий ветер. Пришлось вытащить из сумки ворох одежды. И тут начинается дождичек и чудо горной стены на севере растаивает, как будто его никогда и не было. Умело поставленный спектакль под названием «Каникулы кончились»: Венеция любезно устраивает так, чтобы покидать ее было не жалко.

В 13.40 отправление на Вену. Край Венеции, чуть размазанный легким дождичком, отплывает назад. Поезд поддает и дальше уже летит с огромной скоростью, почти без остановок. Пролетает Тревизо. И вдруг по радио: «Поезд дойдет только до Карнии. Дальше по атмосферным условиям движение нарушено. Пассажиров просим в Карнии перейти в автобусы». А у меня на пересадку в Вене 38 минут! Становится ясно, что шансы успеть на московский поезд близки к нулю. Облегчение лишь в том, что ни малейшей возможности что-нибудь изменить какими бы то ни было телодвижениями нет и можно продолжать спокойно сидеть и ехать дальше. Вот уже Удине и места прежних прогулок: Tricesimo, Tarcento, Artegna, Gemona, перевал Sant'Agnese, Venzone. Въезжаем в горы: Pontebba, Val di Resia, Carnia.

Как я потом узнал, та же самая бора, которая потопила суденышки в лагуне, разнесла линию электропередачи между Карнией и Тарвизио. Видимо, еще один эффект перегретого моря. Железнодорожники в Венеции, конечно, отлично знали, что поезд на Вену ни до какой Вены не дойдет. Но зачем же говорить неприятное пассажирам? Еще того гляди, начнут билеты сдавать.

С какими чудовищными чемоданами размером с комод путешествуют пожилые буржуазные дамы! Это советские знают, что в дороге у человека должно быть лишь столько чемоданов и узлов, сколько он может сам проволочь. Эти же живут в мире, где кругом сервис, так чего же! И вот вдруг совершенно советская ситуация: не только никакого сервиса, но и никакой информации. Крохотный вокзальчик. Никаких автобусов нет.

Как в России! А всё же не Россия: толпа не нервничает, спокойно стоит под крапающим дождиком и ветром. И люди не превращаются мгновенно в братьев по несчастью, не начинают с жаром разговаривать друг с другом в самоочевидной презумпции того, что любой, к кому ты обратишься, – такой же обманутый начальством и опасающийся всего самого худшего, как и ты. Напротив, на многих лицах написано: ничего особенного не происходит; со мной вообще ничего неправильного произойти не может. Дистанции между индивидами не уменьшаются. Каждый стоит себе в одиночку молча. От толпы не исходит ни гама, ни ропота, так что ее даже и толпой не назовешь.