Вильям Смит - Очерки на разных высотах

И здесь самое время снова взглянуть назад к началу истории нашей компании. Напомню, что все началось с совершенно рядового случая — в наш спортивный клуб добавился со стороны еще один опытный альпинист со своей группой. Ни он сам, ни мы ничего особенного от этого не ожидали — почти каждый сезон к нам кто-нибудь присоединялся, чтобы осенью навсегда уйти. Но все получилось совсем иначе в случае с Борисом. Пожалуй, я уже достаточно полно рассказал о том, что означало его включение в нашу команду и о том влиянии, которое он оказал на всю нашу жизнь, в горах и на равнине.

Чтобы попытаться понять, как все это могло получиться, следует рассказать, хотя бы вкратце, про личность Бориса Алексеевича.

Школа его жизни была довольно суровой — безоблачное детство закончилось рано, с арестом отца в 37 году. Тот был главным бухгалтером игольного завода в Колюбакино, но кто-то донес о его якобы «антисоветских» настроениях, его взяли и за этим последовал приговор тройки к ВМН (высшая мера наказания). Семье было сказано, что отец «осужден на 10 лет без права переписки», что позволяло надеяться на его возвращение. Много позже выяснилось, что он был расстрелян на Бутовском полигоне вскоре после приговора.

Великая Отечественная война коснулась нас всех, но, пожалуй, Боря хлебнул более других. Немецкое наступление проходило с невероятной быстротой и не прошло и четырех месяцев с начала войны, как оно докатилось до дальних подступов к Москве. Уже в середине октября 41-го года немцы захватили Можайск. Немецкая оккупация продолжалась долгие четыре месяца. Все это время гражданское население города жило в условиях голода, холода и всяческой неустроенности.

Обо всем этом нам довелось услышать от Бориса в те дни, когда приходилось пережидать непогоду где-нибудь в горах. Вспоминал он об этой жизни не без лихости — фактически тогда не было никакой власти, кроме военной комендатуры. Полная свобода — так Боб говорил, рассказывая о перипетиях своей молодости. Оккупантам было не до них, и вскоре в Можайске организовались подростковые банды и бандочки, целью которых было добывание пропитания всеми доступными и не всегда законными средствами. Гришка, приятель Бори, откуда-то привел одноглазую лошадь, нашлась и телега, и первым делом они занялись заготовками: под снегом по полям было сколько хочешь сена, как и неубранных картошки и капусты. А потом принялись разъезжать по городку и соседним деревням, собирая всякое барахло среди развалин с тем, чтобы потом на базаре выменять его на какие-то продукты. Немцы не препятствовали подобному бизнесу, но если попадешься на воровстве, то наказывали безжалостно. Главное же было — отбиваться от конкурентов, но и Боря и его друг довольно быстро завоевали репутацию — с этими пацанами лучше не связываться, дерутся они отчаянно. Да, школа жизни была очень жесткая, но полезная (для тех, кто в ней уцелел!).

Вся эта «вольница» закончилась, когда в феврале 42-го немцев выбили из Можайска, но нормальная жизнь там восстановилась еще не скоро. В те трудные времена многие из Бориных друзей оказались вовлеченными в блатную жизнь и бесследно там рассеялись. Как вспоминал Боб, его от этой участи спасла мама, которую он привык слушаться беспрекословно. Семья Горячих жила очень бедно, и вся надежда была на Бориса. Тут было не до школы — семье необходим был кормилец, и он пошел в ремесленное. Потом для него нашлось место на авиазаводе в Москве, где и началась его взрослая жизнь. Ничего особенного там не случалось, если не считать его частых конфликтов с теми из цехового начальства, кто несправедливо придирался к молодым, оскорблял их, давал невыгодные заказы, стараясь обдурить при расчетах. Короче — очень неудобным был этот молодой рабочий паренек, Б. А. Горячих, слишком ершист, мало управляем и не склонен считаться с мнением начальства.

Неожиданные перемены случились в жизни Бори, когда на заводе образовалась альпсекция от спортобщества «Крылья Советов» («Крылышки»). Боб пару раз съездил с ними на тренировки в Царицыно. Там ему особенно понравилось лазать без страховки по развалинам Большого дворца, где-то на уровне второго и третьего этажа, издеваясь над «ментами», норовившими его отловить. В ответ на трели их свистков и грозное: «Ты как туда попал? Вот мы тебя! А ну-ка, быстро спускайся!», они слышали издевательское: «Работаем без сетки! Вверх — могу, а как здесь спускаться — пока не знаю! Давайте лучше вы ко мне!». А потом он просто прятался за какую-нибудь баженовскую лепнину на крыше и больше не появлялся. «Менты бесились», но сделать ничего не могли — разве что разгоняли его друзей, к развлечению прочей праздношатающейся публики.

Ну, а кроме уроков скалолазания в Царицыно, были походы альпсекции по Подмосковью, где хватало таких развлечений, как устройство биваков, работа с веревкой с подъемом на деревья на стременах и переправами через речку на карабине, а вечерами костры и альпинистские песни под гитару. Но лазание в Царицыне и подмосковные походы, наверное, остались бы всего лишь эпизодами в жизни Боба, если бы при этом не завязалась его дружба с Евгением Федоровичем Строгановым, тренером их альпсекции. Таких людей, как Строганов, Боб, по его собственным словам, ранее не встречал.

Для него, который всю жизнь страдал от безотцовщины, эта встреча стала одним из ключевых событий жизни. Чтобы понять это, нам надо немного познакомиться с Женей Строгановым, каким он был в те времена.

Начнем с того, что он добровольцем ушел на войну, несмотря на наличие у него брони, освобождавшей от призыва. Был ранен, потом снова вернулся в строй и довоевал до конца. Могу засвидетельствовать, что тогда к таким фронтовикам было подчеркнуто уважительное отношение, как к людям особого закала, выдержавшим самые суровые испытания.

В занятия альпинизмом Строганов втянулся еще до войны и ходил в команде легендарного альпиниста тех времен — Бориса Симагина. После войны он поступил в Менделеевку, а по ее окончании был принят в аспирантуру. В те послевоенные времена для всех нас нормой было полуголодное существование, но особенно бедствовали приезжие студенты, если им не могли помогать родители. Чтобы как-то легче было выживать, в студенческих общагах возникали коммуны. Подчас они легко появлялись, но и легко рассыпались. Однако, та коммуна в Менделеевке, во главе которой стоял президент Строганов, оказалась на удивление устойчивой. Здесь все было устроено по справедливости — все средства обобществлялись, и никто не считал, кто сколько дал. Общие средства тратились не только на еду, но и на обеспечение самых неотложных нужд: кому починить ботинки, кому выдать деньги на новую одежку или зимнюю шапку. Кончались деньги — шли разгружать вагоны или еще куда-нибудь, где требовался дешевый труд. Институтская жизнь коммунаров (так они сами себя называли) закончилась в середине 50-х, но еще более полувека сохранялись традиции их ежегодных встреч на днях рождения Е. Ф. в конце декабря и по множеству других поводов. Каждый раз, когда мне приходилось бывать на этих встречах, я мог только восторгаться тем, насколько близкими оставались отношения этих уже очень немолодых людей, несмотря на неизбежно разрушительную работу времени.