Владимир Дружинин - В нашем квадрате тайфун

В конце концов океану наскучило озорничать. Он плотно закрыл шкафчик и уже не трогал его.

Я вышел на палубу. Ночью волны хлестали через борт, и теперь от пропитанной водой парусины шезлонгов поднимался пар. Ветер раздавал облака, изорванные об острые зубья японских гор, красневших вдали, и расчищал дорогу солнцу.

— Затихла Клара, — услышал я.

— Шлейфом зацепила.

Мимо меня прошагали, разговаривая, двое мужчин в просторных полотняных курточках. Легкая, очень удобная и изящная форма у моряков нашего торгового флота! Заинтригованный таинственной Кларой, я двинулся за ними.

Оказалось, что «Клара» — это тайфун. Не знаю, кто был первый радист, давший тайфуну женское имя и основавший обычай, ныне общепринятый. Я старался представить себе этого парня. Он, конечно, спешил: ведь известие об опасности надо передать как можно скорее. Наверняка он обладал чувством юмора, столь украшающим человека в трудную минуту.

«Уорнинг» — так начиналась радиограмма, полученная на нашем теплоходе вчера вечером. В ней сообщалось о рождении «Клары». Квадрат карты такой-то, направление норд-норд-ост, столько-то градусов… «Уорнинг» — значит предупреждение. За ночь оно поступало несколько раз, и вахтенному штурману выпала нелегкая задача — избежать встречи с «Кларой».

Самое страшное — угодить в центр тайфуна. Позже мы узнали, что «Клара» натворила немало бед на побережье Японии. Огромные волны затопили несколько деревень. На рифах погиб пароход. Но такие катастрофы теперь редки. Зная маршрут и скорость тайфуна, можно свернуть с его пути.

Мчащиеся по эфиру предупреждения — лишь результат неусыпной деятельности метеослужбы, действующей на всех морях и океанах. На каждом морском судне два раза в день измеряют давление, скорость и направление ветра, температуру воздуха и воды, волнение и т. д. На береговых станциях эти данные обобщаются, и суда получают сводки погоды.

Слушая Константина Петровича Мотузова, нашего старшего штурмана, я разглядывал внутренность рубки, очень похожей на лабораторию, так много тут приборов. Как внимательные, безмолвные помощники, сгрудились они у стола, на котором лежит карта с карандашной чертой курса. Радиолокатор, эхолот — измеритель глубины. Большой гирокомпас стоит в соседнем помещении, в ходовой рубке, рядом со штурвалом, а здесь, у штурмана, репитор, то есть «повторитель», — маленький компас, врезанный в стол. Он всегда перед глазами. Лаг, отсчитывающий скорость хода корабля, находится за кормой, в воде, а здесь, над столом, счетчик, добросовестно сообщающий показания лага. А вот прибор, вычерчивающий черную волнистую линию на ленте разграфленной бумаги. Здесь видно малейшее отклонение нашего теплохода от курса, вызванное ветром или течением.

В начале тридцатых годов, когда Константин Петрович, тогда юный выпускник мореходного училища, впервые встал на вахту, рубка корабля выглядела совсем иначе. Магнитный компас, секстан для определения места в море по небесным светилам — вот и вся техника.

Читатель, мечтающий о романтике моря, пожалуй, поморщится — где же борьба со стихией? Борьба не упразднена, но человек лучше вооружен для нее. За окном рубки тот же бескрайний океан, постоянно рождающий штормы и тайфуны. Мне думается, механические помощники штурмана лишь обогащают романтику моря. Романтика человеческой слабости стала романтикой силы. И быть может, лучше всех выразил эту перемену тот безвестный радист, который улыбнулся в лицо тайфуну и впервые назвал его именем знакомой девушки — Клары или Бетси, Жанетты или Мадлен.

Впрочем, здесь не только романтика моря. В коротких словах радиограмм взаимная забота многих людей разных наций, на суше и на кораблях.

…К вечеру океан совсем присмирел. Туристы в салоне говорили о пережитом. Полная дама твердила командирским басом:

— С меня довольно. Вот приедем в Шанхай — и с первым же поездом домой.

— Что ты, Шура, как пе стыдно! — уговаривал ее муж. — Это разве качка! Семь баллов всего!

Собиратели марок, монет, значков хвастаются своими приобретениями. Один турист демонстрирует наклейку для чемодана, полученную в токийской гостинице. Против такого микроба — микроба наклеек — иммунитета нет еще ни у кого. Турист протянул наклейку мне, я легкомысленно взял и подержал несколько минут, не ведая, что новая болезнь сразит и меня, и многих других…

Стремительно опускается ночь. А наутро те же красноватые горы справа. Крутые, островерхие, с темными пятнами зелени. Но вот береговая линия рвется, распадается на острова. Это в сущности отдельные горы, торчащие из океана. Одна показывает лишь макушку, другая вся наружу, с подножием, на котором уместилась рыбацкая деревня. Есть островки голые, без единого деревца— конусы застывшей лавы. А вот Куросима — вулкан, еще не утихший. Над кратером висит неподвижное серое облачко.

Температура воздуха плюс двадцать один, воды— плюс двадцать пять. Теплоход поворачивает к западу. Мы огибаем южный конец Японии, архипелаг Кю-сю.

Впереди — Китай.

— До Шанхая еще долго, — сказал мне старший штурман. — Знаете, каково идти по Хуанпу?

— Нет, не знаю, — ответил я.

— Джонки, сампаны… Их же видимо-невидимо. Река кишмя кишит.

Пока мы еще на Янцзы. Кругом вода шоколадного цвета, спокойная, как в лагуне. Великая река несет несметный груз песка и ила. На горизонте тонкая, очень ровная полоска земли. Клубочек дыма над фабричной трубой, еле различимой. Я смотрю туда, потому что, вероятно, там и начинается Шанхай.

Есть названия на карте, которые тревожат, как давнишнее обещание. Шанхай! Гигантский город, прибежище кораблей из всех гаваней мира. У кого-то — не помню, у Жаколио или у Буссенара — я читал о пиратах, о кровавых приключениях в трущобах Шанхая. Ядовитый сумрак опиекурилен, блеск кривых малайских ножей…

Еще тогда, в юности, я усвоил, что джснки — это морские парусные суда, а сампаны — лодки рыбаков, грузчиков — остроносые крытые лодки, служащие и жильем.

Две-три джонки уже прошли мимо нас. Паруса — словно крылья огромной, севшей на воду бабочки.

Входим в Хуанпу. Заводские корпуса, склады, новенький рабочий поселок, улицы опрятных краснокрыших коттеджей. Одинокая пагода напоминает, что мы в Китае. Тут в сущности уже Шанхай, хотя, если верить старому путеводителю, город расположен в двадцати километрах от слияния двух рек.

— О, Шанхай очень большой, — говорит, лучисто улыбаясь, лоцман китаец.

Лоцман с явным удовольствием произносит русские слова. Он сказал бы еще, но некогда. На Хуанпу надо глядеть в оба: масса отмелей и к тому же суда на якоре. Вереницы торговых судов, дожидающихся очереди, чтобы подойти к причалу, к портовым кранам. Белоснежный швед, обшарпанный грек. А вот земляки — «Ялта», «Иртыш». Тарахтят моторные катера, перекликаются гудками буксиры.