Владимир Дружинин - В нашем квадрате тайфун

Только в последний вечер, накануне прибытия в Джибути, стало тихо. И очень тепло. Африка посылала нам свой жар. Празднуя день рождения Лены, славной медички из Мурманска, мы сидели за столом, на палубе, в тропическом наряде — купальник, трусы, галстук на голой груди.

Шторм был забыт.

На моей карте, прилепленной к стене каюты фотоклеем, появилась еще одна черта. Она пересекла Аравийское море от Бомбея на юго-запад, к двенадцатому градусу северной широты. Утром мы увидели красноватый, кирпично-сухой берег.

Вот когда в душе пробуждается первооткрыватель, тот маленький Колумб, который живет едва ли не в каждом человеке и только ждет своего часа…

Ни один советский литератор не был в этом уголке Африки. Да, даже Эренбург! Наш штурман — на что морской волк — и тот видит эту жаркую, необычайно тихую гавань первый раз. Советские суда очень редко заходят сюда. И вот смотришь, жадно смотришь на приближающуюся сушу и твердишь про себя диковинные, еще таинственные слова: «Джибути», «Таджура»…

Что такое Таджура? Залив Аравийского моря, яркосиняя вода, которая вот-вот закипит от зноя. Цепь невысоких, голых гор со стершимися зубцами держит залив, как в пасти. Одна бухта в глубине залива, недалеко отсюда, так и называется — Губбет Хараб, по-арабски «Пасть ада». Солнце поднялось недавно, а термометр уже показывает 38°. Судовые флаги висят, почти не колеблемые воздухом.

А Джибути? Город еще заслонен портом, и все, что я пока знаю о нем, можно уместить в две строки. Центр французского Сомали. Население — тридцать тысяч человек. Выход к морю железной дороги из Аддис-Абебы…

Серый камень причалов. Два желтых пятна, словно блики, брошенные песками побережья, — это желтая телефонная будка и желтый поясок на трубе парохода, пришедшего из Антананаривы. Грохот нашей якорной цепи, и снова тишина. Странная тишина в порту, где должны гудеть мотовозы и транспортеры, где краны должны гнуть свои шеи над трюмами.

Машин здесь нет. Босые африканцы, седые от пыли, — один в малиновой рубашке, остальные в одних трусах, — снимают с грузовика огромный дощатый контейнер. Они вполголоса напевают при этом какую-то свою, негритянскую дубинушку. Похаживает смуглокожий полицейский во френче, в широкополой шляпе, в шортах. На поясе длинный тяжелый пистолет и резиновая дубинка. В руке у полицейского гибкий острый прут. Прут то крутится мельницей в воздухе, то колет в спину зазевавшегося африканца.

Возмущаться начинаешь не сразу. Очень уж все похоже на плакат, на давний клубный спектакль. Да неужели это настоящее?

Да, мы в колонии.

Французский чиновник весьма любезен. Медам и месье могут хоть целый день гулять по городу. Правда, интересного мало. Туземный квартал вряд ли заслуживает внимания медам и месье. Увы, туристской фирмы в Джибути нет, так что ни автобусов, ни гидов… Но для медам и месье есть такси.

Нам уже известно, что гидов не будет. Что ж, обойдемся!

Сходим на берег. Прутья полицейских свистят громче. Грузчикам нечего глазеть на туристов, тем более если они из России. А туристам незачем задерживаться здесь.

Шоферы такси хлопают дверцами, подскакивают на си-деньях.

Такси — сплошное сияние. Мы нигде не встречали та< ких дорогих, роскошных такси. Вероятно, помимо их прямого назначения, они должны еще поражать «туземцев» блеском европейской цивилизации. Но даже Игорь Петрович решительно произнес:

— Пешком!

До города всего четыре километра, и, конечно, лучше всего идти пешком. Дорога ведет нас мимо пакгаузов, через песчаные пустыри, поросшие сухим тамариском. Нефтяные цистерны, возле них домики служащих, спортивная площадка — все за высокой стальной решеткой из толстенных брусьев. Это отделение французской фирмы, местожительство белых, замкнутое, словно крепость.

— Мсье, купите сувенир!

Сомалийцы, закутанные в белое, предлагают нам раковины, коврики. Раковины большие, клыкастые. Одна такая была в доме, где я провел свое детство; я прижимался к ней ухом и слушал прибой загадочного, невиданного моря. Теперь я знаю, откуда такие раковины с торчащими в стороны остриями. А коврики тоже знакомые, но скучные, с носорогами и верблюдами, взятыми не с натуры, а как будто из учебника зоологии. Верно, сделаны на дурной вкус приезжих дельцов.

Дорога упирается в унылое желтоватое строение и поворачивает вправо, в кущу пальм. Они радуют, в нас уже пробудилась африканская тяга к оазису. Но город обманывает наши ожидания: он весь желтый, плоский, раскаленный, как кирпич в огне. Улица, пыльная, без зелени, выводит на главную площадь, названную в честь Менелика, императора Эфиопии. Или, точнее, в честь барышей от перевалки абиссинских товаров.

На площади лучшие дома города — двух- и трехэтажные, в мавританском стиле, с декоративными куполами, с зубчатыми стенами. Это площадь торговых рядов. Ее можно обойти, почти не выходя на солнце, — навесы, поддерживаемые аркадой, дают желанную тень. Но стоит свернуть за угол, и от солнца уже некуда деться.

Гладкие фасады, плотно закрытые ставнями окна. Нас настигает пламенный полдень. В это время Джибути, один из самых жарких городов мира, засыпает на четыре часа, разметавшись на берегу залива Таджура.

Пудовым замком заперт «Бар Индийского океана», — его хозяин, грек Ставраки, ушел почивать, так же как Юсуф Камал, хозяин «Парижского кабинета красоты», и индиец Сингх, владелец лавки «Сокровища Востока». За витриной сокровищницы — коврики, фигурки негров из полированного черного дерева, с проволочными ожерельями и серьгами. Фигурки очень выразительны, они пляшут, бьют в барабан, замахиваются копьем.

Закрывает свою контору писец Хуссейн Абдурахман, узколицый, в белой чалме. Выходит последний посетитель. Опираясь на палку, он ведет маленькую босоногую девочку, одетую в тряпье. О чем просил он писца? Старик вздыхает, должно быть, Абдурахман отказал бедняге. Слишком высока цена за составление бумаги или жалоба заведомо безнадежна…

Высохшая пальма с одним жухлым листом. Она дает лишь видимость тени, но у человека, который лег на тротуаре, головой к стволу, верно, не хватило сил искать другое место.

Белая мечеть, внутри, за окнами, — черные богомольцы, склонившиеся в молитве и распростертые на полу. Похоже, многие пришли ради тени, отдыха.

Недобрый город! Нигде не слышно плеска фонтана. Джибути построен на коралловом рифе, занесенном песками. Вода подается издалека, с гор.

Узкие, безмолвные улицы носят имена европейских столиц. Вот улица Москвы. Как не пройти по ней! Выходим к морю. Памятник неизвестному солдату, небольшой сквер. Тоненькие, как тростник, пальмы неподвижны. Хоть бы ветерком пахнуло! Но ветер здесь не всегда освежает. Мучителен для всего живого горячий «хамсин», что значит по-арабски «пятьдесят». Да, он дует иной раз пятьдесят дней подряд, жжет, сушит, несет тучи песка.