Бенгт Даниельссон - Бумеранг

Хотя это поразительное существо давно привлекало к себе усиленное внимание (в отличие от сумчатых утконос не известен в ископаемых формах), до последнего времени очень мало было известно о его повадках. Дело в том, что утконосы живут в самых глухих местах Восточной Австралии и Тасмании под землей или в воде и почти не выходят на поверхность. Только двадцать лет назад в Хилсвилле двое зоологов принялись внимательно изучать утконосов в неволе. Эти ученые в большой мере смогли рассеять наше неведение.

На воле утконосы живут по берегам речушек. Хотя они млекопитающие, но пищу находят себе в воде: червей, насекомых, головастиков и прочую мелкоту, которую отыскивают на ощупь своим мягким, чувствительным клювом. Под водой утконос не видит и не слышит. Он может выдержать без воздуха около минуты, если же застрянет среди корней или ловушек, то утонет. Аппетит у утконоса потрясающий. В Хилсвилле каждый обитатель платипусария поглощает в день не менее килограмма пищи (единственное добавление к обычной диете — мелко нарубленное крутое яйцо), то есть почти половину своего собственного веса. Со стороны кажется, что утконос жует, но у него нет зубов, он растирает пищу о нёбо. Между утренней и вечерней трапезой утконос отсиживается в прибрежной норе глубиной от пяти до двадцати метров. Ход обычно расположен совсем близко к воде, чтобы можно было мгновенно нырнуть за пищей. Это сокращает до минимума опасность нападения на утконоса врагов, среди которых наиболее грозные — орлы. Шкура этого скрытного животного не представляет никакой ценности, поэтому ему удалось избежать преследования со стороны человека. Нет никакого риска, что утконосы вымрут; кстати, установить, даже примерно, сколько их сейчас, невозможно.

Самец и самка живут вместе, пока не наметится прибавление семейства, — тогда самка принимается рыть поблизости новую нору, выстилая ее травой, которую «скашивает» хвостом. Приготовив травяную постель, будущая мамаша хорошенько запирает длинный ход в нору, возводит в двух-трех местах земляные барьеры — чтобы было теплее и не проникли непрошеные гости. Самка откладывает два, иногда три круглых белых яйца диаметром около двух сантиметров и высиживает их две недели, свернувшись в клубочек. Только когда детеныши вылупятся, мать выходит из норы на добычу. Пять месяцев выкармливает она малышей, которые слизывают молочко, сочащееся из пор кожи. В шесть недель детеныши уже ползают, но остаются слепыми до одиннадцати недель. Первое купание разрешается им в четырехмесячном возрасте. После этого они уже вполне самостоятельны, хотя совершенно взрослыми становятся к двум годам, когда достигают примерно полуметра в длину.

В страшный зной, изучив платипуса со всех точек зрения, мы покидали Хилсвилл. В машине было, как в бане. Предстоял последний этап нашего шестнадцатидневного путешествия по бесспорно примечательному шоссе Принсиз-хайвей. Жара преследовала нас с тех пор, когда мы пересекли границу между Новым Южным Уэльсом и Викторией. Через каждые две мили у дороги стояли щиты с призывом осторожно обращаться с огнем. Некоторые призывы звучали очень остроумно, я даже записал их. Например: «Matches have heads but no brains» (у спичек есть головка, но нет мозга), «Fire sense is only common sense» (остерегаться огня только разумно), «Fire is a flame without heart» (пламя пожара — бессердечно) [17] Перевод буквальный, по-английски в каждом случае игра слов. — Прим. перев . .

На других щитах были стрелки, указывающие степень пожарной опасности: «малая», «средняя», «высокая», «угрожающая». Сейчас все стрелки указывали на «угрожающая» — и не удивительно, ведь стояла тридцатидевятиградусная жара. В Хилсвилле мы встретили туристов, которые рассказали нам, что юг и восток Виктории поражены страшной засухой. А в Мельбурне уже тридцать два дня не было ни капли дождя. Я прочитал также в сиднейской газете сообщения о новых сильнейших наводнениях в северной и центральной частях Нового Южного Уэльса. Вода затопила города, снесла множество мостов, были человеческие жертвы. Из статьи, посвященной состоянию дорог, я узнал, что Хьюм-хайвей тоже была перерезана наводнениями.

И я с беспокойством спросил себя: сколько же в Австралии шоссе, которые, подобно Хьюм- и Принсиз-хайвей, следовало бы обозначить на карте не сплошной, а прерывистой линией?

олимпийский город Мельбурн мы, разумеется, въезжали по марафонской трассе — бетонно-асфальтовому шоссе, обсаженному деревьями в два ряда. Как и в Сиднее, пространные пригороды, уродливые деловые кварталы… Судя по плану города, которым мы предусмотрительно запаслись, марафонская трасса вола прямо в центр.

В большом парке с прудом бетонное шоссе перешло в Сен-Килда-Роуд — широкий, красивый проспект, разбитый в 1901 году, когда герцог Йоркский прибыл в Мельбурн, чтобы открыть первый парламент только что созданной федерации.

Еще пять километров, и мы очутились на берегу реки Ярра. За ленивым серым потоком начинался центр. Решив проследовать по марафонской трассе до самого старта, мы свернули направо и через небольшой мост въехали в олимпийский парк. Тишина, покой, ни в парке, ни на прилегающих улицах — ни души. Достав карманный календарик, которым мы давно не пользовались, я при помощи простых арифметических действий установил, что сегодня — воскресенье. И без календаря можно было догадаться…

— Воскресенье? — удивилась Мария-Тереза. Она тоже успела потерять счет дням. — Вот некстати: кладовка-то пустая. Я как раз надеялась сегодня сделать новые закупки.

— Ничего, — утешил я ее, — найдем какую-нибудь столовую, хоть и не любят австралийцы работать в воскресенье. Поехали в центр.

Оказалось, что центр Мельбурна — сплошь деловые кварталы, состоящие из таких же затейливых зданий, как в Сиднее. Почему-то все магазины сосредоточились на нескольких улицах. Зато повсюду сверкали великолепием фасады фирм или страховых компаний. Правда, в отличие от Сиднея центральная часть Мельбурна распланирована разумно. Основатель города (не обремененный совестью овцевод, который в 1835 году «купил» эту местность у аборигенов) позаботился о том, чтобы улицы были тридцатиметровой ширины. Параллельно главным проспектам идут узкие бульвары. У Коллинз-стрит есть младшая сестра Литл Коллинз-стрит, у Бурк-стрит — Литл Бурк-стрит и так далее. Лучи солнца не проникали в каменные каньоны улочек, и, когда нам казалось, что мозг вот-вот расплавится, мы прятались в них. И как же мы обрадовались, обнаружив, что многие кварталы пронизаны прохладными туннелями, в которых приютились магазинчики.