Фрэнк Шрейдер - Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

У нас уже не хватало никаких сил. Джип больше не был амфибией, а нам еще предстояло пересечь Магелланов пролив. Вся передняя часть машины было помята, ей уже никогда не восстановить своего прежнего вида. Да и для того чтобы просто сделать ее снова водонепроницаемой, понадобилось бы слишком много денег: дыра была такая, что сквозь нее с легкостью проползла бы Дина.

Гуаякиль тоже готовился к какому-то важному событию — мы поняли это по тому, что с комнатами здесь было так же трудно, как в Кито. А ведь теперь, после всех этих аварий, нужно было особенно экономить деньги. Мы пообедали в одном из бесчисленных кафе прямо на тротуаре, и я спросил официанта, не знает ли он, где можно достать недорогую комнату. Он хитро подмигнул мне и указал на здание через дорогу.

— Там, возможно, найдется комната для вас, — сказал он.

В стонущем, дрожащем лифте мы поднялись на верхний этаж здания и постучали в крошечную дверь; она открылась, и оттуда выглянула немолодая рыжеволосая женщина.

— Нам с женой нужна комната, — сказал я.

— С женой? — Она недоверчиво подняла брови. — Ах да, конечно, с женой, — повторила она затем, улыбнувшись Элен. — У меня как раз есть одна свободная комната. Входите.

Еще довольно стройная для своих лет — шелковый капот этого не скрывал, — она, казалось, сошла с полотна Тулуз-Лотрека. Нам как-то еще не приходилось иметь дело с консьержками в капотах, но ведь в Гуаякиле очень жарко. Мы прошли по темному коридору, и она показала нам комнату. Даже при тусклом свете кроваво-красный цвет ее обоев и широченная двухспальная кровать, что само по себе редкость в Латинской Америке, потрясли нас.

— Сколько времени вы пробудете здесь? — спросила она.

— Дня четыре, — ответил я.

Она удивилась.

— Я обычно не сдаю комнаты на такой долгий срок, впрочем, как хотите.

Официант сказал нам, что это пансионат, но, когда я спросил о питании, хозяйка возразила:

— Я подаю только завтрак и уверена, что вы предпочтете ходить кушать куда-нибудь в другое место. Мы тут встаем довольно поздно.

Нам приходилось останавливаться в меблированных комнатах, обставленных с гораздо большим вкусом, но мы еще нигде не видели таких ярких цветов. Все внутри было выкрашено в розовый и небесно-голубой, а шелковые занавески отливали бирюзой. Если бы не постоянно задернутые портьеры, можно было бы просто ослепнуть. Через два дня я обнаружил, что все остальные жильцы здесь — женщины, и весьма популярные среди населения города, если судить по количеству посещавших их мужчин. Принятой одеждой независимо от времени суток служили капоты, а в гостиной всегда сидели мужчины, часто за стаканом вина или игрой в карты. К концу нашего пребывания в этом доме я был уже твердо убежден, что официант меня не понял; впрочем, может быть, это я его не понял, ибо он говорил по-испански.

Мы приехали так поздно, что в тот день уже ничего нельзя было сделать ни с мотором, ни с пробоиной, и потому мы лениво побродили по улицам, всячески стараясь укрыться от солнца. Знойная жара окутывала город, колеблющимися волнами поднималась с тротуаров и превращала действительность в фантазию, а фантазию в реальность, пока все не перепуталось до такой степени, что наш первый день в Гуаякиле превратился в ряд быстролетных фантастических впечатлений.

Прибрежный город, полторы мили реки, посредине которой стоят корабли на якоре, а к их бокам, как прилипалы к акуле, прильнули фонари… Под внимательным взглядом таможенников снуют крошечные точки, грузят и разгружают бананы, кофе, автомобили, рис, машины, шляпы… Деревянные лодки трутся одна о другую, снуют в разные стороны, паруса грязные, в заплатах… Звонит колокол: «Отчаливай!», и мускулистые руки поднимают бамбуковый шест, и в грязной воде дробится золотистое отражение… Налетает долгожданный ветерок, паруса трепещут и вновь равнодушно обвисают. Оборванные ребятишки на пристани с напускным равнодушием жадно следят, как другие, не оборванные, играют красивыми игрушечными лодочками под недремлющим оком нянюшек.

Из-под столбов, поддерживающих железный парапет вдоль берега, несет нестерпимой вонью, — это смешанный запах мочи, свежеспиленного леса, рыбы, цветов и всякого мусора, что плавает у берега и постепенно уносится в море… Во всех углах спят люди, бессознательно перекатываясь во сне в более затененные места, ибо солнце нещадно жалит их лица своими лучами… На террасе яхт-клуба мужчины в белом неторопливо потягивают прохладительные напитки, а рядом бесцельно бродят мужчины в лохмотьях…

На тротуаре играют в рулетку. Взволнованный гул голосов, следящих за бегом колеса, стон разочарования проигравших и торжествующая улыбка победителей. Выигранную пачку сигарет немедленно вскрывают, и сизое облако дыма на миг окутывает толпу.

В тот вечер мы сидели под полосатым тентом уличного кафе и впервые в жизни наслаждались деликатесом Гуаякиля — ceviche de corvina. Это сырая рыба, замаринованная в лимонном соке с розовым луком. В воздухе веяло прохладой, а шум уличного движения звучал сейчас почти как музыка, но Элен ничего этого не замечала.

— Эстрада, — повторяла она вновь и вновь. — Эстрада. Это имя мне знакомо.

— Конечно, знакомо. Мы видели его чуть ли не на каждом доме в городе. Эмилио Эстрада — мэр Гуаякиля.

— Нет, я где-то слышала его раньше.

Потом, когда мы вернулись к себе, Элен откопала письмо, которое нам дали в Кито к президенту яхт-клуба. Оно было адресовано сеньору Эстрада.

— Но это вовсе не значит, что мэр и президент яхт-клуба — один и тот же человек, — заметил я. — В Эквадоре Эстрада может быть то же, что Джонс в Америке.

Однако на следующее утро, когда мы осведомились о сеньоре Эстрада в яхт-клубе, нас послали в ратушу.

— Мэр Гуаякиля оказался красивым мужчиной лет тридцати пяти, высоким и крепким; спортивные автомобили и лодки были его страстью. Конечно, «Черепаха» не была ни тем ни другим, но она была чем-то средним, и он ею заинтересовался. Сеньор Эстрада принял нас очень тепло, говорил с нами на прекрасном английском языке и, прочитав письмо от своего друга из Кито, принялся во всех подробностях расспрашивать о нашей поездке. Потом он попросил показать ему джип. Дыру в корпусе он заметил тотчас же.

— Как это случилось?

— Эти миксто — просто убийцы, — ответил я. — Нас стукнули дважды за какие-нибудь полчаса.

— Но машина не может выйти из Гуаякиля в таком виде. Мы с братом — владельцы филиала «Форда». Я позову своих парней и прикажу им позаботиться о «Черепахе».

Я все еще рассыпался в благодарностях, когда он пригласил нас посмотреть на следующий день регату яхт класса «Молния», и этим закончился наш разговор. На другой день на море был мертвый штиль, и никакая регата не состоялась, но нас пригласили посетить несколько роскошных яхт, а это значило, что неожиданно появилась отличная возможность познакомиться с людьми, которых мог бы заинтересовать наш подвесной мотор. Но ответ был один и тот же: «Нет, теперь уже не сезон. Впрочем, в Перу вы все равно продадите его дороже».