Георг Даль - В краю мангров

Я повесил ружье на дерево, отошел от него, вытянул руку ладонью вперед и крикнул:

— Бари-саума!

— Бари-кауа! — последовал нерешительный ответ.

Один из индейцев пошел к нам через реку. В десяти шагах остановился, коричневое лицо с черными и красными черточками на щеках, носу и подбородке расплылось в улыбке.

— Мой отец До-хиви!

— Мой сын Има-нгаи!

Это был один из сыновей Выдры. Впервые я увидел его, когда он только-только научился ходить. Теперь ему лет двадцать пять — тридцать, женат (судя по раскраске), и дети, наверно, есть. А молодой парень, стоящий на том берегу, очевидно, его младший брат Кусто, который называл мою жену «белая мама».

Два часа спустя мы сидели в просторной хижине Выдры и обсуждали, как поймать Нуси. У меня было такое чувство, словно я вернулся домой, чтобы продолжать жизнь там, где она оборвалась. Да, сколько лет назад?..

Завтра Веласкес и три сына Выдры сходят в деревню за нашим провиантом и снаряжением.

А еще через день началась охота на Нуси. В нескольких заводях мы поставили жерлицы: на проволочных поводках тунцовые крючки, наживленные рыбой бокачико. Поводки привязали к крепким, гибким ветвям сурибио, висящим над водой. Попробуй сорвись с такой снасти!

Рано утром пошли проверять. На двух крючках от наживки только клочья остались: острозубые дорады поработали. Третий крючок никто не тронул. Мы везде сменили наживку и направились к четвертой жерлице, которая стояла в глубокой заводи ниже каменного желоба.

Поводок был натянут, как струна. Мы дружно ухватились за него и извлекли из воды отчаянно сопротивлявшегося сома багре пинтадо килограммов на пять. Вкуснейшая рыба, сегодня можно не тратить время на охоту!

Отрадный улов, но ведь это не Нуси.

Пятый крючок исчез вместе с поводком. Не иначе крокодил или кайман позарился на рыбешку и утащил жерлицу. По тому, как пострадала ветка, можно было судить о силе рывка.

Осталось посмотреть шестой крючок, последний. Но и его не было, только проволока болталась. Она была погнута в нескольких местах и так иссечена, будто ее рубили тупым мачете. У самого крючка проволока переломилась.

— Нуси, — зашептали индейцы.

И покачали головами, глядя на меня из-под своих чубов.

Мы заменили пропавшие жерлицы, потом я из чистого упрямства поставил на плесах еще две. И пошел на ручей ловить мелюзгу для коллекции.

На следующий день было почти то же, что накануне. Попалась очень крупная рубио, больше моей руки. И опять сильно пострадала одна жерлица, та, которую я поставил в глубокой заводи километрах в двух ниже по течению: ветка притянута к самой воде, поводок дважды обмотан вокруг топляка, толстый крючок сломан.

Под руководством До-чама молодежь смастерила из бальсы добрый плот. Поперечины закрепили крюками из сурибио, которые легко входили в мягкую бальсу. Для большей прочности бревна и перекладины связали расщепленными лианами анкла. Получилось сооружение в три раза шире и раз в шесть крепче обычного рыбацкого плота.

Общими силами мы спустили его на воду на том самом плесе, где кто-то сломал мой крючок.

Никто из молодых не захотел составить нам компанию, но их отец вызвался рулить. Недаром он немного шаманил на досуге, и недаром его звали До-чама, что означает Речная Выдра.

Когда спустились сумерки, мы заняли свои места: До-чама — на конце плота, держа длинный шест, на носу устроился с гарпуном Веласкес, я сел посередине, положив на колени штуцер. У каждого из нас был охотничий фонарик на пять батареек.

Плот беззвучно скользил по расшитой звездами черной глади между темными угрюмыми стенами.

В лесу стрекотали сверчки и цикады. Хрупкий, трепетный звук, который голосом не воспроизвести. Издали, со склонов гряды, донесся резкий, яростный крик пумы.

И опять тишина.

Время от времени вспыхивали фонарики, выхватывая из тьмы, словно кадры, — коренастая с покатыми плечами фигура препаратора… жилистый полуголый индеец… белые бальсовые бревна… зеленая прозрачная вода с серыми тенями рыб…

И опять темно, и на секунду ты будто ослеп.

Неожиданно индеец уперся в дно шестом, остановил плот и посветил. У самого берега, там, где в реку лениво вливался небольшой приток, зловеще мерцали два карбункула.

Очковый кайман. У крокодила глаза отсвечивают другим оттенком, погуще, как кончик сигары в темной комнате.

До-чама бесшумно развернул плот носом к притоку и выключил фонарик, а препаратор зажег свой и направил луч прямо в глаза кайману. Тихо поднялась рука с гарпуном. Еще немного — и можно будет бросать.

Всплеск, мощный удар по плоту! Веласкес хотел уколоть каймана гарпуном, но второпях промахнулся самую малость и откинулся назад, чтобы не упасть в реку. Плот качнулся и стал опрокидываться. В луче своего фонаря я увидел на бревнах широкую бугристую голову, разинутую светлую пасть. Прямо в нее брызнул сноп огня из штуцера.

Рептилия будто съежилась. Пасть захлопнулась, и уродливая голова поползла обратно в воду. В этот миг Веласкес вонзил гарпун в шею каймана.

Минутой позже мы уже были на берегу и тащили убитого зверя из воды. Это была самка, довольно крупная для этого вида: больше двух метров.

Странно, как она отважилась первой напасть на плот? Может быть, в устье притока у нее остались детеныши? Я прошел несколько шагов и посветил в окаймленную травой черную заводь.

Вот и ответ: у самого берега блестело много крохотных двоеточий.

Мы обыскали весь плес, потом следующий за ним, но не нашли ничего похожего на Нуси.

На жерлицы взял только один сом, поменьше того, что попался первый раз.

Рано утром я тихонько подошел к заводи на притоке, где видел кайманят. Положив на землю накидку, я стал наблюдать за ними из-за широких листьев муррапо. Герпетолог просил добыть не только взрослых ящеров, но и детенышей.

Вон на той стороне заводи в траве сразу трое. Один вскарабкался на плавающий обломок. Кайманята чуть побольше двадцати сантиметров, — значит, вылупились недавно. Время от времени раздавались квакающие звуки: «Эк! эк!»

Я нагнулся за сетью. А когда выпрямился, увидел рядом с собой До-чама. Ему примерно столько же лет, сколько мне, то есть за пятьдесят, а ходит он в чаще бесшумно, словно тень.

Долго мы стояли неподвижно, наблюдая за кайманя-тами. Один из них поплыл через заводь. Вода была совсем прозрачная, и мы хорошо впдели лягушачьи движения его задних ног. На дне под ним лежала груда прелых листьев.

Вдруг листья всколыхнулись, да так неожиданно, что я едва успел приметить что-то светлое, напоминающее огромную, с кулак, голову черепахи с клювом, как у королевского грифа. В следующий миг голова исчезла вместе с кайманенком и листья медленно легли на дно, скрыв все следы преступления.