Анастасия Соколова-Буалле - Франция изнутри. Как на самом деле живут в стране изысканной кухни и высокой моды?

Для улучшения контроля над исламской общиной и диалога государство способствовало созданию Совета мусульманского культа в 2003 году. Но внутри общины роль Совета оспаривается, он не имеет никакой юридической силы и не может никого обязать в принятии своих решений. С одной стороны, французское государство очень бы хотело контролировать ислам и знать, что происходит в мечетях. С католиками все проще и потому, что есть четкая иерархия, и потому, что весь XX век республика вела серьезную работу по разрушению опор католизицизма.

С другой стороны, закон 1905 года о разделении власти и религии не дает государству вмешиваться во внутренние дела церкви. Государство лишь должно контролировать соблюдение общественного порядка. Верующие сами организовывают богослужение и ищут источники финансирования. Так, ислам финансирует свои религиозные учреждения благодаря участию других стран. В отчете сената за 2016 год, впрочем, цифра финансирования извне была названа незначительной.

Главным образом финансируют мечети во Франции Турция, Алжир, Марокко и Саудовская Аравия. Проблему представляет рост влияния радикальных течений ислама. Наряду с этим в последний год французская исполнительная власть при помощи умело поставленных ораторов ведет пропаганду против ислама. Накануне выборов президента антиисламская повестка дня прочно закрепилась в СМИ. Вероятно, ислам переживает сейчас то, что пережило католичество в начале XX века.

Над французами также довлеет «комплекс вины» за колониальное прошлое. Поэтому они не только не препятствуют потоку эмигрантов из бывших колоний, но стараются создать благоприятные условия для получения гражданства, поиска работы, получения жилья и воспитания детей.

Этот непростой вопрос о будущем иммиграции и культуры, которую она приносит, ставит французов в неудобное положение. С ростом диаспор и появлением иммигрантских кварталов им приходится признать, что политика интеграции провалилась. Одной из ярких и трагичных иллюстраций этого провала является террористическая атака 7 января 2015 года. Но корни вопроса лежат не только в разнице культур, но в социальной и экономической сфере. А также в подходе французов к интеграции.

В годы после Второй мировой войны Франции была нужна иммиграция. Среди местного населения было мало желающих спускаться в шахты, подметать улицы. Большая часть приезжих работает, пробивает себе место под солнцем. Наличие кварталов, практически полностью населенных выходцами из Северной Африки, далеко не всегда смущает французов. Здесь не было эпохи СССР, когда государство могло полностью вычистить и выстроить заново кварталы, как в Москве злополучную Хитровку. Поэтому существование дорогих хороших кварталов и мест похуже, победнее – историческая константа Парижа.

Над французами также довлеет «комплекс вины» за колониальное прошлое. Поэтому они не только не препятствуют потоку эмигрантов из бывших колоний, но стараются создать благоприятные условия для получения гражданства, поиска работы, получения жилья и воспитания детей.

Культурная интеграция во Франции предполагает отказ от собственной культуры. Вы должны принять тот факт, что французские ценности единственно верные и правильные. Французы настолько уверены в превосходстве своей культуры, что не понимают, как ее можно не принять? Фундамент местного общества основан на общих ценностях, коллективной памяти и культурном наследии. Но те, кто приезжает из арабских и африканских стран, с трудом могут стать частью этого микрокосма.

В итоге получается замкнутый круг. С одной стороны, Франции нужны мигранты для решения демографической проблемы и постоянного притока дешевой рабочей силы, с другой – местное общество не очень-то радо видеть чужаков и пока слабо понимает, что ему делать с выросшим за последние годы массивом других культур и религий, в особенности с исламом, самым многочисленным религиозным и культурным меньшинством.

Если первому поколению надо просто вгрызаться в местный рынок труда и обеспечивать семью, то второе поколение сталкивается с серьезным вопросом, кто же мы, арабы или французы? Почему у нас хуже доступ к образованию, квалифицированной работе, если у наших сверстников, молодых французов, есть доступ ко всем благам общества?

У одной моей подруги есть хороший знакомый, марокканец по происхождению. Он родился и выучился во Франции. Его бабушки и дедушки все еще живут в Марокко. Однажды он решил пооткровенничать с моей подругой. Между эмигрантами всегда устанавливается особая близость.

Он говорил, что их поколение – потерянное. Во Франции они арабы, чужаки, в Марокко они французы, повсюду чужие среди своих. В Марокко все трясут с них деньги, всем они должны. Иногда он чувствует зов крови, думает бросить все, вернуться, но как после Франции жить в стране с более низким уровнем жизни?

Некоторые из его друзей, словно, чтобы доказать свою французскость, ударяются во все тяжкие: курят, пьют на вечеринках, показно меняют подруг и всеми силами показывают себя как свободную от моральных предрассудков личность. Кто-то это скрывает и перед родителями ходит тихой сапой. Один из его знакомых поддался уговорам родителей и поехал в марокканское село за женой.

Девушка словно этого ждала всю жизнь. Платок был первым, что она скинула в самолете. На французской земле она освободилась от остального. Сказала, что теперь она француженка и вообще в душе ей всегда было ближе равенство и братство, чем иерархия и семейный круг. История другого марокканца грустна и прозаична. Он женился на девушке из традиционной семьи, но никой любви и понимания между ними нет. Парень регулярно гуляет на стороне, мучается угрызениями совести, а жена не смеет и слова молвить против авторитета мужа. В итоге все несчастны.

Перемещения по городу свели меня с Закалем, французом марокканского происхождения, родившимся под Парижем. Тем вечером я поздно возвращалась от друзей и решила поехать на такси. Дверь черного новенького «Рено» открыл приятный мужчина южной внешности: небольшая коротко подстриженная борода, глубоко посаженные темные глаза, поджарое тело.

С Закалем мы разговорились сначала на тему вируса, потом обсудили СМИ. Он рассказал немного про свою семью и спросил меня о том, как давно я живу в Париже. Я рассказала про свои восточноевропейские корни, он про марокканские.

Удивительно, насколько его слова вторили тому, что я написала выше. «Я родился под Парижем и вырос здесь. Да, я другой, но я тоже француз. Получается очень сложно. Паспорт у меня французский, но французом меня не видит общество. А в Марокко я больше не свой. В итоге везде я чужой…»