Виктория Прессман - Правда о маяках. Возвращение императора

Преддверие Сретения и Великого Поста. Мысли, что я могла бы остаться в Иерусалиме до Пасхи. Дура, недостойная во всех отношениях. Сижу на скамейке у Лувра, грущу. Парки закрыты. Буду ночевать на берегу Сены или не знаю где. Иду вдоль реки, уже выбилась из сил. Утомительный перелет через Стамбул, смена поясов, пустота, разочарование. Под мостом вижу палатку и коробки, в которых спят люди. Шквальный ветер. Краду коробку, пристраиваюсь неподалеку, жутко воняет мочой. Залезаю в теплый спальник. Засыпаю до утра. Утром, когда просыпаюсь, все еще спят. Добавляю запах, возвращаю коробку, иду пить кофе, надеюсь найти храм, но не нахожу его. Наверное, пребываю не в том измерении. Вопрос – в кармане 30 евро, холодно, дождит, идти камино – не хорошая идея, хотя и возможная, куда деваться? После Альп все возможно. На последние деньги покупаю билет по направлению к Покровскому русскому монастырю в Бюсси, в Бургундию.

Поезд рассекает Галлию, в поезде тепло и уютно. Выхожу на маленькой железнодорожной станции. Сбиваюсь с пути. Выхожу к какому-то собору 12 века, посвященному святому Сидруану. Пожилой француз интересуется куда я иду, я объясняю, что в Бюсси. Уже темно, поздно, он предлагает подвезти меня на машине. Мы едем довольно долго через поля, через деревни. И вот, ворота монастыря. Вхожу, – без стука, без предупреждения. Здесь так не принято. Меня никто не знает. После ночи на Сене выгляжу не очень. Разрешают побыть несколько дней. Кормят. Слава Богу за все. Во мне говорит мой древний пилигрим. Я чувствую камино. Оно, как потом оказывается, не так уж далеко, в 60 км – Везеле, где мощи Марии Магдалины. Оттуда начинается один из путей Сантьяго. Сначала на несколько дней, потом на неделю, а потом на 2 месяца я остаюсь в монастыре. Хожу на все службы, помогаю, тружусь не покладая рук. Мне выделяют комнату, в которой раньше жила американская монахиня Соломея, которая по состоянию здоровья покинула монастырь. Почти все ее книги, фотографии и даже специальная регулируемая кровать для парализованных – все напоминает о ней. Первое, что я вижу, когда вхожу в свое пристанище, в свою комнату – черно-белая фотография Золотых Ворот Иерусалима, и преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны. Прекрасная монастырская библиотека, тишина, красота природы, застывшая во времени маленькая бургундская деревенька, монахини, погруженные в молитву. С меня спадает груда мусора. В этой кристальной тишине я вижу свое нутро. Свои глубокие раны, свою нечистоту, несовершенство. Свое превозношение и гордость. Я читаю про маленькую Терезу, сказания о жизни древних египетских отцов, читаю Зандера – о философии добра в творчестве достоевского, читаю на английском Иоанна Дамаскина, много пишу, размышляю, гуляю. Очень сыро. Несмотря на вторую весну, сырость продолжает постоянно присутствовать в моей жизни и в моих больных легких. В Иерусалиме, в каменном и сыром доме на вершине Елеонской горы, снег не таял даже при относительно высокой температуре, я спала несколько недель в одежде. Обогреватель не мог прогреть стены и пол, я застудила тогда ногу. Кашляла и шмыгала носом, как и все. И вот теперь находящаяся в низине деревушка, если подняться на холм, была не видна из-за тумана, плотно покрывавшего ее. Деревня призрак. И только к полудню туман рассеивался, и становилось тепло и отчасти сухо. От переработок, неудобной кровати и постоянной сырости, через какое-то время я пришла в абсолютно негодное состояние. Даже бурное, яркое цветение сакуры, желтых и розовых цветов, названия которых я не знаю, местами теплое солнце и обогреватель, не радовали меня. Пришлось прибегнуть к помощи бургундского. И оно не подвело.

Весна, сырость, вино – константы бытия. И скрытые символы – гранат, крест-якорь, лилии – королевские регалии. Странно, когда вдыхаешь в символ жизнь, хотя, безусловно, символ существует всегда, и говорит о вечном, ну так вот замечая его, придавая ему значение, включая его в свою картину мироздания, он начинает встречаться постоянно, он начинает работать. Так было с гранатом. Меня преследовал гранат, я находила его везде, даже в самых неподходящих местах – на папертях церквей, на бедных кухнях севера России, зерна граната рассыпаны были на тропах святых Метеорских гор. Лилии – короли земные и Царица небес, и троичность Бытия.

Камино – я впервые узнала о лилиях и о том, что символы живые, на этом древнем пограничном пути. Помню, в ночи, вступив на франкский путь, который вел меня в Альпы, я сразу же оказалась в ином измерении. Сила древних паломнических путей Европы, сокрытая сила, забытая сила человека заговорила во мне. Ступая по нервам-дорогам, слушая голоса столетий, читая древние орнаменты на придорожных часовнях, не думая о хлебе насущном, погружаясь в средневековье, я вспоминала то, что знала всегда. Камино – это стирание временных границ. Пространственное преодоление, когда есть только сейчас и я – это уже кто-то другой.

Я завела много новых друзей среди приезжающих в Бюсси европейских паломников. Меня привлекало сочетание европейской культуры и воспитания с православием. Православный европеец – это хороший человек во всех отношениях. За пару недель до Пасхи паломники из Польши свозили меня в Париж и в Везеле к мощам Марии Магдалины. Я прокричала «буэн камино» из окна машины, когда мы проезжали мимо пилигрима. Потом по возвращении в монастырь ко мне буквально прилипла одна паломница. Оказалось, что она русская эмигрантка, живет в бельгии с мужем, и у них дочка. Еще она тяжело больна и ей предстоит опасная операция на спинной мозг. Они предлагают подвезти меня до Бельгии и приглашают пару дней погостить у них дома. И тогда мы проезжали Шампань и остановились ненадолго в Шабли, где попили вина. Я тогда и не предполагала, что окажусь в Шампани на Виа Франчиджена и пройду весь регион пешком. Тихий провинциальный бельгийский городок. Мы едем на день в Брюгге. Там я прикладываюсь к мощам Свт Василия Великого и к колбе с кровью Господа. Через пару дней я улетаю в Таллинн, а оттуда в Москву и еду в Переславль на Пасху. Суета и большое скопление гостей – это не то, что мне нужно, но таков мой выбор. Печоры, Москва, Таллин.

Лучшая Пасха, самая огненная Пасха, вне всяких сомнений была в Печорах. Если посчитать выжженные свечкой кресты после чтения 12 евангелий становится понятно, что Пасху в Печорах я встречала 4 раза. Конечно, есть еще предел мечтаний – Пасха в Иерусалиме. Но как, когда, буду ли? Пока едва ли. Печоры – тайновидческое место, где ангелы показывают себя и приоткрывается завеса тайн Божиих, даже «татям и разбойникам» как я. Беру то, что плохо лежит, то, что мне не принадлежит, то, что предано забвению, обречено на гниение и умирание, подбираю и оживляю, использую, не претендуя на обладание. В Печорах все не так как в других святых местах. Огонь Божией Премудрости до сих пор горит, и он не искажен, монастырь никогда не закрывался. А еще пещеры – прообраз бессмертной пещеры духа, заложенного зерна бессмертия в образ Божий, в нас. Здесь приживаются и прививаются только смиренные, готовые к пещерному скитскому бытию. Мне здесь не место. Слишком высоко для меня, грешной.