Владимир Репин - Отблески таёжного костра

Медленно гасла вечерняя заря, заканчивали свою перекличку птахи, затихала дневная жизнь. В посвежевшем вечернем воздухе, то совсем близко от нас, то в отдалении, слышалось тяжелое хлопанье крыльев больших птиц, прилетевших на ток и рассаживающихся в кронах деревьев. Сгущались сумерки, а глухари все подлетали и подлетали к месту своих весенних боев. Вначале мы считали их количество, старались запомнить места посадок, замечая ориентиры. Потом счет нарушался, но это было уже неважно. Нас охватывал радостный озноб от услышанного и увиденного. От того, что рядом с нами собираются такие удивительные, загадочные существа для исполнения своего таинства, и что мы являемся его участниками.

Каждый глухарь устраивался на дереве, облюбованном еще в середине зимы, о чем свидетельствовали кучки побелевшего помета под стволом дерева. Эти древние птицы производили много звуков, которые непосвященного человека могли привести в замешательство. Они тэкали, рюхали, скрипели. Создавалось впечатление, будто музыканты перед ответственным концертом проверяют и настраивают инструменты, так и лесные отшельники репетировали свое утреннее выступление. Некоторые, видимо самые нетерпеливые, повернув голову в сторону догорающей вечерней зари, начинали петь, но, исполнив две-три песни, замолкали. И только когда потемневший купол ночного неба заполняла россыпь ярких, висящих, казалось, над самой головой, переливающихся бриллиантовым светом звезд, глухари замолкали. Наступала тишина, в которой было слышно только далекое уханье филина.

В полной темноте мы возвращались на табор. Каким ярким было пламя вспыхнувшего костра, а чай, сваренный из березового сока и приправленный веточками черной смородины с набухшими, источавшими нежнейший аромат почками, был необыкновенно вкусным.

И казалось, нет ничего в жизни лучшего, чем вот так сидеть у таежного костра, вдыхать полной грудью пьянящий весенний воздух, глядеть в бездонную глубину неба, изредка перечеркиваемую с края на край падающим метеоритом.

Радоваться тому, что ты живешь в таком прекрасном, полном гармонии и смысла мире! Радоваться, что за многие годы охоты не выбили, не извели подчистую птицу на этих токах. Хотя охотилось на них все мужское население деревни, от малого до старого. Жили люди будущим, знали, что после них охотиться здесь будут их дети и внуки. И нас, молодежь, приучали жить, соблюдая таежные законы. У нас, ребятишек, даже мысли не было стрельнуть на току капалуху. И не потому, что за такую провинность отец или дед могли «спустить шкуру» ремнем или вожжами, а потому, что с самого малолетства, общаясь со старшими, мы знали: нельзя стрелять маток – изведется живность в тайге, а без птицы и зверя тайга пустая.

Но пришло время непродуманных реформ, и нарушился казавшийся таким вечным ход жизни. Разъехались люди из обжитого места, затянуло молодой порослью пашни и покосы, с большим трудом отвоеванные у тайги в свое время дедами.

На оставшуюся до призыва на службу неделю уезжаем с братом в Красносельск. Деда находим на пасеке за работой. Он в накомарнике просматривает пчелиные семьи, выставленные весной из омшаника. Сам с собой о чем-то тихо разговаривает, а может, беседует с пчелами – понять трудно. Увидев нас, не скрывает своей радости, быстро заканчивает работу, и мы все вместе шагаем в избу.

Достаем привезенные продукты и гостинцы и отдаем их деду, тот, в свою очередь, угощает нас молоком, которое хранит в глиняных кринках, и поэтому оно кажется особенно вкусным. В деревянную чашку дед кладет крупнозернистый янтарного цвета мед прошлого медосбора.

Расспрашивает нас о новостях районного масштаба, о событиях в мире – ему все интересно. Сообщаю ему о том, что получил повестку из райвоенкомата и через неделю уезжаю на службу, что мать очень беспокоится и переживает за меня. Дед какое-то время молчит, потом тихо, как будто для себя, замечает, что военная служба – это обязанность мужчин. Глядя на потемневший лик на иконе Николая Чудотворца, говорит: «Бог даст, все будет хорошо». Мы еще долго беседуем с ним, а потом идем с братом на бывшую усадьбу нашего дома.

Сердце сжимается в груди от нахлынувших чувств при виде заросшего бурьяном и крапивой родного двора, запустения и разора усадьбы. Перед самой реформой отец сделал добротное крыльцо из широких кедровых плах, рассчитывая, что еще не одно десятилетие оно будет служить нашей семье. И вот теперь, как напоминание о той прошлой жизни, из зарослей крапивы просвечивают желтизной ступени крыльца. Обминаем ногами крапиву и, смахнув прошлогодние листья, садимся с братом на крыльцо, закуриваем и долго молчим. Впитав в себя атмосферу родного дома, двора, возвращаемся на усадьбу к деду.

Во дворе у него двое незнакомых бородатых мужчин, одетых в «энцефалитки», у одного за плечами висит карабин. Знакомимся, это геологи. Начальник партии отправил в поселок – в отряде кончилось курево. Дед предлагает свою помощь, готов выделить пачек десять махорки. В беседе оговариваюсь, что скоро в армию. Геолог по имени Михаил предлагает как будущему солдату пострелять из карабина. Предложение заманчивое, карабин держу в руках впервые. Михаил показывает, как снаряжается магазин патронами, объясняет порядок заряжания оружия, поясняет, что карабин системы Мосина – кавалерийский. Предупреждает: отдача при выстреле сильная, потому нужно плотнее прижимать приклад к плечу. Иду расставлять на заборе пустые консервные банки. Положив карабин для упора на перекладину ворот и прицелившись, жму спусковой крючок. От сильного волнения, что внимание всех присутствующих приковано к моей персоне, а может, от необычного оружия, результат нулевой. Пять выстрелов – пять промахов. Михаил успокаивает: «В армии стрелять научат».

Подходит дед, берет в руки карабин, рассматривает и говорит: «В революцию и гражданскую у меня тоже был карабин, но казачий, покороче кавалерийского». Просит Михаила, если есть еще патроны, снарядить магазин. Тот выполняет просьбу деда и, видимо, сомневаясь в его способностях, учитывая возраст, предлагает стрелять с упора. Дед отказывается, досылает патрон в патронник, поднимает карабин. Ствол покачивается вниз – вверх, вниз – вверх, но на какую-то долю секунды замирает неподвижно, звучит выстрел, и, пробитая пулей, банка летит в траву. Следующий выстрел – следующая банка. Пять выстрелов, и ни одного промаха.

Возгласы восторга, мы поздравляем деда, а я ему просто зверски завидую. Михаил спрашивает, сколько ему лет, дед поясняет, что идет восьмидесятый. Немного помолчав, добавляет, что в молодости, на службе, он всегда брал призы на полковых соревнованиях по пулевой стрельбе.