Жюль Верн - Агентство «Томпсон и К°»

Таков был рассказ Робера. Долли еще не один раз просила его повторить все сначала, пока не выяснила детали до мельчайших подробностей. В этот момент прозвучал гонг к ужину. День пролетел как во сне.

Трое друзей, занятые собой, не замечали до сих пор настроения своих попутчиков, но за ужином поневоле пришлось обратить на это внимание. Вечернее застолье, как и утреннее, прошло тихо. Бросалось в глаза, что всем ужасно скучно. Исключением были ненасытные Джонсон и Пипербум. Эти, наверное, вообще никогда не унывали, один — непросыхающая губка, другой — бездонная утроба.

Пипербум, как обычно, собирался после ужина закурить трубку. Дым ее унесет с собой все мелкие человеческие неприятности. Безразличный к качеству пищи, он ее в данный момент просто поглощал.

Джонсон был достойной парой для этой машины по перевариванию пищи. Он сидел на другом краю стола, опустошая бутылки в таком количестве, что мог привести в изумление самого избалованного подобным зрелищем зрителя. Пьянея, он застывал на своем стуле, с пунцовым лицом, с дрожащими руками, с мутным, ничего не видящим взглядом.

Неспособные что-либо понять, они не знали, что все окружающие недовольны путешествием. Да если бы и узнали, не поверили бы. Может ли быть более приятным путешествие, во время которого набираешься градусов, пока не воспламенишься, и ешь, пока не лопнешь?

Но за исключением этих двух, остальные пассажиры чувствовали крайнюю неудовлетворенность. И если сотрапезники Томпсона не объявили еще ему открытую войну, то уж, во всяком случае, найти среди них доброжелателя администратору было нелегко.

Правда, один друг еще оставался. С первого взгляда любой непосвященный заметил бы этого пассажира среди остальных. Он пытался со всеми заговаривать, и при этом громко. Не важно, что его слова не находили ответа и терялись, как в вате, в холодной отчужденности попутчиков.

В десятый раз принимался он рассказывать подробности драмы, едва не стоившей жизни миссис Линдсей, и, не обращая ни малейшего внимания на безразличие слушателей, находил все новые слова восхищения в адрес Робера Моргана.

— Да, господа,— восклицал рассказчик,— это героизм! Мы видели, с какой скоростью надвигалась волна высотой с дом. Это было ужасно, и, чтобы прыгнуть в воду, господину профессору потребовалось необычайное мужество. Я, тот, кто вам об этом рассказывает, не сделал бы этого, признаюсь, нет. Говорю правду, чистую как золото, господа, чистую как золото!

Конечно, в лице достойнейшего почтенного бакалейщика Томпсон имел настоящего друга. И все же — как подводит нас мелочность — и этого верного друга Томпсон в какой-то момент едва-едва не потерял.

Все только что вышли из-за стола и поднялись на прогулочную палубу. Но тишина здесь с появлением пассажиров почти не нарушилась. Один Блокхед продолжал делиться со всеми прекрасным настроением, в коем он пребывал. В первую очередь он обращался к своей дорогой семье, увеличившейся за счет Тигга: две его надзирательницы не спускали с него глаз.

— Абель! — торжественно говорил Блокхед.— Запомните на всю жизнь то, что довелось вам увидеть во время этого великолепного путешествия! Надеюсь…

На что надеялся Блокхед? Бакалейщик не успел объясниться на сей счет. К нему подошел Томпсон с какой-то бумажкой в руках.

— Простите меня, господин Блокхед,— сказал Томпсон,— но я должен представить вам мой счетец. Коммерсант всегда предпочитает улаживать дела сразу.

В тот же миг Блокхед заволновался. Его добродушная физиономия утратила свое радостное выражение.

— Счет? — повторил он, отталкивая рукой протянутую ему бумагу.— Между нами не может быть счетов, сударь, как мне кажется. Мы, сударь, заплатили за свои места.

— Не все заплатили…— поправил его Томпсон, ласково улыбаясь.

— Как это не все? — пробормотал Блокхед.

— Вам изменяет память, позволю себе заметить, мой друг,— настойчиво продолжал Томпсон.— Если вы окажете мне любезность вспомнить, то память подскажет вам, что вы заплатили за четыре полных места и еще за полместа.

— Да, так,— сказал Блокхед, широко открывая глаза.

— Ну вот,— продолжил Томпсон,— полместа — это билет для вашего сына, присутствующего здесь господина Абеля, которому еще не исполнилось десять лет к моменту отплытия. Нужно ли напоминать его отцу, что именно сегодня он достиг этого замечательного возраста?

По мере того как Томпсон говорил, Блокхед становился все бледнее. Какой удар по его кошельку!…

— Ну и что…— попробовал он возразить упавшим голосом.

— Теперь больше нет причины для скидки на билет господина Абеля,— ответил Томпсон.— Но тем не менее, во имя сохранения наших добрых отношений и учитывая, что путешествие уже близко к завершению, наше агентство решило предъявить счет лишь на половину суммы, которую ему следует доплатить. Вы увидите, что это десять фунтов, и ни пенсом больше.

С этими словами Томпсон вложил счет в руку своего пассажира, замершего в растерянности, и, сложив губы сердечком, стал ждать ответа. Лицо Блокхеда окончательно утратило благодушное выражение. Какой гнев выразило бы оно, если бы только тихая душа бакалейщика была знакома с этим неистовым чувством. Но Блокхед не ведал гнева. С побелевшими губами, сморщив лоб, он продолжал молчать, совершенно подавленный, под чуть насмешливым взглядом Томпсона.

К своему несчастью, Томпсон рассчитывал на реакцию одного лишь Блокхеда. Но у того нашлись грозные союзницы. Внезапно Главный Администратор в двух дюймах от своих глаз увидел три пары отточенных коготков, а за ними — три рта с острыми зубами. И в тот же момент в его ушах раздался утроенный крик. Миссис Джорджина и нежные мисс Мери и мисс Бесс явились спасать главу семьи.

Томпсон развернулся в сторону атакующих, но при виде этих трех лиц, перекошенных яростью, почувствовал панический ужас. И быстро отступил. Назовем вещи своими именами, он сбежал. А миссис Джорджина, мисс Бесс и мисс Мери бросились в объятия мистера Абсирфуса Блокхеда. Бакалейщик с облегчением перевел дыхание.

На борту «Симью» все еще спали, когда на следующее утро Джек Линдсей показался у трапа, ведущего к палубе. Он прошелся по палубе, в задумчивости сел на скамью по левому борту, машинально взялся за поручень, и его рассеянный взор устремился вдаль.

Легкая дымка у горизонта указывала на приближение к первому из Канарских островов. Но Джек не видел далекого гранитного берега. Его внимание было поглощено другим. Он бесконечно анализировал свое положение под разными углами зрения. Снова и снова переживал сцену у разбушевавшегося потока. Слышал как наяву крик Элис. В этом месте драмы он всякий раз задавался вопросом, от которого никак не мог отделаться и который сильно его беспокоил. Поняла ли тогда Элис, что он сделал?