Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

— Понятно чего — обдурить хочет.

— Прямо зла не хватает!..

Прижимистый купчик с Горно-Филипповской фактории ощупывал песцовые шкурки, разложенные на прилавке зыряновскими охотниками, и, зная настоящую цену товару, хитрил:

— Песец нехороший, — он жадно поглаживал шелковистый волос, — бутылка спирьта дать могу… Шибко мал песец.

— Ума в тебе мало, — рассерженно ворчал охотник, — а ещё купец.

— Честно меняю! — не обращал внимания на обидный упрёк купец. — Больше других даю!

— Мы знаем цену своему товару, — настаивал охотник… — За эту пушнину мы возьмём сахар, чай, табак, патроны к винчестеру и иголки.

— Чего захотел! — Купец встряхнул шкурку и бросил на прилавок. — Казаки за водку деньгами платят, а не такой драниной!

— Пьяницы — народ прибыльный, — второй охотник указал на пьянствующих казаков, — что украли, то продали.

— Вот они и сдерут с тебя шкуру, — огрызнулся купец.

— Волк в капкане сам себя ест, — спокойно сказал охотник и стал запихивать шкурки обратно в мешок. — Другой купес найдём, а ты спирт пей, совсем подурнеешь.

— Не сторговались? — стараясь обратить на себя внимание, сказал Шошин.

— Пожалуйте, торговые люди! — меняясь в лице, учтиво раскланялся торгаш. — Водочки отведайте…

— Ысыах нынче весёлый, можно и отведать, — согласился Волков. — А вы, торговый человек, никак сомневаетесь в сортности песцов? Нехорошо, — посовестил он помрачневшего торгаша, — такой товар!..

— Королевский! — восхищённо подхватил Шошин, встряхивая играющую серебром шкурку.

— В январе добыт? — спросил Волков охотника.

— Сразу видно, что торговый человек! — воскликнул охотник.

— Зверь крупный, выходной, — Ефим поглаживал шкурку, — остевой волос аспидный, а по брюшку шелковистость — первый сорт по стандарту!

— Правильно! — расплылся в торжественной улыбке охотник. — A у этого купца ум евражкин — глупый человек.

— Надо угождать охотникам, а они вам благодарностью отплатят, — посоветовал Шошин купцу.

— От них жди… — неопределённо отмахнулся купец.

— Торговля должна быть выгодной для торгующих сторон, — поучал Шошин. — Честная торговля приятна всем.

— Ничего, купец, всё на своё место встанет, — заметил Волков, отходя от прилавка. — Ещё поторгуемся!

«…Неужели меняются времена?» — спрашивал себя недовольный обменом купец, когда зыряновские охотники, приветливо разговаривая с русскими, отошли к прибывшей группе походчан. Прежде он не стал бы торговаться с этими голодранцами. А теперь? За несколько шкурок отвалил уйму товара и в такое шаткое для торговли время. Если Бочкарёв будет править в Приколымье, тогда ладно, а если атамана раздавят красные комиссары, то куда податься? Вон они, охотнички, позволяют себе даже хамить с торговым человеком и ничего не боятся. Что с ними стало? А эти русские совсем непохожи на торговых, хотя сам Соловьёв принял их за купцов. А ведь Соловьёв купец большого размаха… И всё равно о поведении русских надо донести Седалищеву.

— Ей, щипала! — Подвыпивший казак таращил на купца хмельные глаза, протягивал смятые в грязном кулаке кредитки. — Бутылку!..

— На залейся! — сунул казаку бутылку, выхватил деньги.

— Тям-тям-тирь-ям… — забрюзжал пьяно казак, прижимая бутылку к груди. — Тям-тирь-ям…

— Постой, служивый! — окликнул казака купец.

— Ещё чего? — озлобился казак.

— Вон те, — он показал на Шошина и Волкова, — тебе ведомы?

— Я себя-то не помню, а ты… — Казак утробно икнул. — Ух, как в глаз двину!

— Бочкарёву скажу! — пригрозил казаку обиженный купец.

— Есаул в тухлой норе квасится. — Казак небрежно махнул в сторону яранг на краю косы и двинулся, пошатываясь, к ожидающим его приятелям. — Дурак! — И плюнул напоследок в сторону обалдевшего купца.

Цапандин ещё накануне поставил на устьевой пологой террасе две просторные яранги. Одну для себя, другую гостевую.

Бочкарёв разместился в гостевой яранге, туда же были приглашены его помощники и прибывшие с побережья, от генерала Полякова, два офицера.

— Евфросинию не видели? — Недовольный, взвинченный Бочкарёв расхаживал по яранге, жадно курил.

— Объявится, — отозвался Седалищев.

— Небось по тундре блукает, — ухмыльнулся Цапандин. — С керетовскими торгашами якшается, шельма.

— Сам разберусь! — зашипел есаул.

— Погоди, атаман, — пытался возразить Седалищев.

— С тобой особый разговор будет!

— Какой ещё?

— С керетовскими торгашами церемонишься? — ядовито выплюнул Бочкарёв. — Упустишь, пеняй на себя.

— Быстро только приказы горланят, — съязвил Седалищев.

— Вот, господа, — Бочкарёв обратился к одному из поляковских офицеров, к капитану Барановскому, — народец у меня подобрался!

— Либеральничаем, господин полковник, тогда как следовало бы быть пожёстче.

— Да, да… — поддержал Барановского его спутник поручик Белинков, худосочный молодой барончик с редковатой красноватой бородкой и с печальными голубыми глазами.

— Помощнички… — Бочкарёв покосился на Седалищева и Цапандина, достал следующую папиросу…

— Но не это главное, — помолчал, выпуская колечки табачного дыма… — Необходимо обсудить действия наших сил с наступлением весенней распутицы. И второе… Экспедиционные группировки противника, — так, кажется, называют большевики свои карательные отряды? — в сговоре с партизанскими объединениями успешно, к сожалению, продвигаются к Нижней Колыме и Чукотскому побережью. Вот, взгляните, — он развернул потрёпанную, рисованную от руки карту и стал небрежно водить указательным пальцем. — Обстановка для наших разбросанных по краю сил не из лёгких. Но мы обязаны удержаться, обязаны!.. У кого будут конкретные предложения?.. Подумайте, господа…

По извилистой протоке Лесоковке торопливо катит собачья упряжка. Похрустывает под лёгкими нартами июньский снежок. Всё кругом расшито причудливыми узорами мохнатого инея. Стайка белолобых куропаток пугливо выпархивает из-под лапника — и опять никого. Дышится легко, свободно…

То в одном, то в другом месте стражниками ледяного покоя стоят причудливые исполины, созданные волшебной кистью метелей и вьюг. Фросе нравятся эти места. Каждый раз эта дорога из Анюйска в Нижнеколымск или Нижние Кресты обвораживает её. Она сидит позади Нелькута и, утонув в приятной теплоте тулупа, смотрит на чистые нартовые полосы, рельсами убегающие назад, к серебристым плесам крутых поворотов. Нелька мурлычет каюрскую песенку, и от этого Фросе приятнее и уютнее в нартах. Каюр поёт о прелестях колымского приволья, о скорой дружной весне, о богатствах земли якутской.

— Не холодно? — спрашивал уже не раз Нелькут Фросю, не обрывая песни.